Моя коллега не из тех девчонок с Гранж Пул Драйв, о которых стоит беспокоиться. Я бы без задней мысли оставила их наедине. Между ней и условной Грейс огромная пропасть.

При мысли о Грейс я скривилась.

– В жизни, я имею в виду наедине, он немного не такой, каким вы привыкли его видеть, – отозвалась я, поборов задумчивость. – Меня тоже восхищала оболочка, пока я не узнала, что внутри.

– И что же там? Все так плохо?

– Не совсем. Просто не сходится с внешностью и образом всеобщего любимца. Он обычный мужчина, просто человек, как все мы. Со своими изъянами, сомнениями и даже страхами. Именно поэтому я не могу себе позволить таскаться за ним, как одна из фанаток. Это сложно объяснить. Я очень его люблю, но нужно соблюдать баланс. Иначе… он просто расслабится, и тогда… – Было слишком поздно, когда я поняла, что сболтнула лишнего.

– Боишься потерять его? Вот это я уже понимаю. Что ж, тут необходимая стратегия планируется только тобой. Ты знаешь его лучше, чем кто-либо во всем Нью-Хейвене.

Я смущенно улыбнулась и пожала плечами, а Эвелин, подмигнув мне, удалилась за свой стол и продолжила работать над эскизом уробороса – зме́я, что кусает собственный хвост. Ей нравилось добавлять в изображения толику разных мифологий и религий, без этого у нее просто не включалось вдохновение.

– Уроборос – древнее мифическое существо, отражение первобытного мышления о добре и зле, вечном единстве противоположных вещей, – рассказывала она, хотя все мы, конечно, и так это знали. – Конец – это всегда новое начало. Вы хоть понимаете, как много в этом смысла? Это и есть рождение бесконечности всего сущего. И почему, собственно, именно змея? Зачем ей кусать себя за хвост, принимая форму кольца? Этот символ настолько гениален, что его можно применить ко всему, что есть в жизни, да и к самой жизни.

Никто не возражал. Эвелин была фанаткой мифов. Ей, наверное, надо было родиться в Древней Греции или Скандинавии эпохи викингов. Вот где она была бы на своем месте. Особенно с ее нынешними дредами. Могла бы набивать крутые рисунки на телах отважных воинов, – кажется, у них на это всегда был спрос.

Остаток дня мы провели в салоне, слушая музыку из моего плей-листа, которая нравилась, к счастью, не только мне. Народу после обеда повалило больше, чем мы ожидали. Стоило клиенту переступить порог, как взгляд его натыкался на легендарного гонщика и становился безумным. Соулрайд сидел рядом со мной за стойкой регистратуры, общался и управлял моим плей-листом. Включая что-нибудь в духе Elvis Presley – «A Little Less Conversation», он внимательно наблюдал за тем, как мои пальцы мнут художественный пластилин, который я давно сюда притащила ради свободных минут.

За полдня мы несколько десятков раз услышали возгласы вроде: «Да это же Гектор!», «Черт меня возьми, если это не Соулрайд!» или «Восемьдесят пятый собственной персоной, мать твою!» И каждый раз Гектор смеялся и терпеливо приветствовал нового посетителя, который незамедлительно желал пообщаться, взять автограф, пожелать удачи в предстоящем чемпионате или даже сделать селфи.

Когда первые восторги утихали и люди верили своим глазам, а мастера напоминали им о времени посещения, Соулрайд возвращался ко мне и поглаживал шершавым пальцем мою щеку или нос, будто бы извиняясь, что отлучился.

Он старался быть рядом, наблюдал, помогал, слушал мои истории о детстве, об отношениях с родителями и прочем, пролистывал каталоги с эскизами, взяв на себя ответственность все-таки подобрать что-то общее для всех гонщиков, эскиз, который объединит условных конкурентов в их любви и причастности к самому родному и ценному, чем они вместе обладают, к Гранж Пул Драйв.

Вместе с Расмусом они поговаривали о том, что пора расширять мастерскую, и обсуждали адреса знакомых арендодателей, а то здесь становится тесновато. Еще бы, с такой-то рекламной кампанией!

Спустя время я заметила, что Гектор сделался странно молчалив, хоть и улыбался всем по инерции. Новое выражение поселилось в его взгляде, и я пыталась рассмотреть его, как разглядывают рисунок, едва проступающий за мутным стеклом. Возможно, мне это только казалось, но я на всякий случай насторожилась. Быть начеку никогда не помешает, особенно если слишком сильно любишь человека. Будь готов, что он помашет тебе ручкой, оставив заточку между твоими ребрами, и даже ничего не объяснит. Ну а пока что… радуйся жизни и взаимной любви, если, конечно, ты можешь заставить паранойю заткнуться.

Время от времени я вспоминала о Грейс и обо всем, что она мне сказала, но уже беззлобно. Словно это было так давно – в другой жизни. Была ли хоть часть правды в ее словах? Чтобы узнать, мне нужно спросить Гектора или кого-нибудь из его друзей. Хотя не обязательно друзей – они могут прикрывать его похождения. А кто расскажет больше горькой правды о нас самих, кроме врагов? Но не буду же я обращаться к Биллу после нашей милой беседы. Это глупо.

Я решила ничего не спрашивать у Соулрайда по этому поводу. По крайней мере не сейчас. Чемпионат на носу, и как бы там ни было, ни к чему обоим лишние переживания. Я как никто знаю, насколько важно для него выиграть кубок Дарта Хауэлла. Он засыпает и просыпается с мыслью об этом. Боится, хоть и кажется всем самым стойким, везучим и непоколебимым мужчиной в Уотербери.

На этот раз ставки слишком высоки. Если Соулрайд уступит Хартингтону хоть на долю секунды, можно считать, что рухнет все. И дело тут не столько в больших деньгах на тотализаторе, сколько в смене приоритетов и потере престижа, нажитого годами. Гранж Пул Драйв перевернется с ног на голову, если это произойдет. Да что там, весь мир перевернется с ног на голову. Этого и опасается Рысь под номером 85.

Я вижу искорку волнения и раздражения на дне его зеленых глаз, и, кроме меня, никто этого не замечает. Соулрайд никому не позволит усомниться в собственной уверенности. Никому не позволит подступить так близко, чтобы увидеть: и богу можно пустить кровь. Но я-то знаю, что можно. И он сам