– Нет необходимости, – мгновенно отозвался Соулрайд, мельком зафиксировав мое шевеление. – Я все видел.

– Ничего ты не видел.

– В тот вечер… в новостях. Я видел.

Последнее слово он наделил такой интонацией, будто ощущал свою вину передо мной. Глупо было и дальше скрывать безобидные розовые пятна перед человеком, который помнит, как выглядело мое лицо сразу после аварии. Я сбросила капюшон на спину, расправила по плечам волосы не первой свежести. Несмотря ни на что, это придало мне уверенности. Гектор окинул меня коротким взглядом и отвернулся, будто уличенный в чем-то постыдном. Ему противно, решила я, ну и пусть, к черту, это не моя вина.

– Было гораздо… хуже, – выдавил он с таким лицом, будто разом ощутил всю боль, что мне пришлось вынести в последнее время.

– Ты не представляешь насколько, – мрачно отозвалась я.

Автомобиль замер на перекрестке перед светофором, Гектор протянул свою длинную руку на заднее сиденье (ему и оборачиваться не пришлось), не глядя достал бумажный пакет и положил мне на колени. Ощутив сочный запах мяса и пряностей, я в недоумении взглянула на мужчину.

– Ты очень похудела… Поешь. Я-то знаю, как кормят в этом госпитале.

Аромат был слишком соблазнительным, и я не нашла в себе сил отказаться. Впрочем, не в моих принципах когда-либо отказываться от еды. Раскрыв пакет и обнаружив куриные ножки и крылышки в панировке, я приступила к делу, заметив на себе удовлетворенный взгляд Гектора. Ему явно польстило, что я приняла пищу, купленную для меня (если, конечно, это действительно так). Гордый и воодушевленный, он принялся рассказывать, пока я жевала добытое им, словно первобытным охотником, мясо.

– Несколько лет назад во время гонки попал в аварию. Полгода провалялся, пока все кости не срослись. Похудел фунтов на пятнадцать точно. Кормят там так себе… маловато и… пресно, что ли. В той забегаловке, помнишь? И то вкуснее.

– Точно, – засмеялась я с полным ртом мяса, припоминая тот день. – О да.

Переглянувшись, мы с Гектором одинаково ухмыльнулись, и я растерялась от этой нежданной похожести. Теперь я уже не была так уверена, что между нами нет ничего общего.

Мне вспомнился белый свет, ослепивший, когда я впервые увидела лицо этого человека, и онемевшие конечности с газировкой вместо крови. Сейчас подобного не было. Случившееся сильно притупило мои чувства, приучив только к боли, от которой сводило зубы, и временным облегчениям, когда вновь появлялось желание жить.

Теперь Гектору придется потрудиться, чтобы вновь смутить меня или взволновать. Впрочем, он вряд ли преследует подобные цели. Да и мне не хотелось больше никаких стратегических игр после того, как я с головой ныряла в огонь, вытаскивая оттуда тела в отключке и стараясь не вспороть их торчащим стеклом. Такое случается нечасто, если ты не спасатель, и что-то меняет в людях. Делает ломкими, оголяет как провод, с которого содрали резину.

– То, что ты сделала… восхищает. Всех. – Гектор с трудом подбирал слова.

Он не знал, как ко мне подступиться, бедняга: столько выслушал о том, как я его не переношу, что теперь не находил выражений для выражения даже простых мыслей.

– И тебя?

– В особенности.

– Любой на моем месте поступил бы так же.

– Все знают, что это не так. Ты тоже знаешь.

Я помолчала, пытаясь подавить пламя, идущее изнутри, а потом меня понесло.

– Хочешь сказать, я набиваю себе цену? Выпрашиваю больше похвалы, притворяясь, что совершила пустяковое дельце?

– Что ты, нет, погоди.

– Будто со мной подобное каждый месяц случается и мне это ничего не стоит?

– Сара, я же просто…

– Вы все думаете, что знаете меня лучше, чем я. Знаете, в чем я убеждена и какая у меня мотивация… Но вы ни черта не знаете! В этом ваша гребаная проблема. Мне не нужно ничье признание. Мне не нужно, чтобы мной восхищались, чтобы крутили по телику репортажи с кадрами моего обгоревшего тела, чтобы журналисты преследовали меня… – Голос дрожал и наливался мокрым хрипом с каждым последующим словом, по щекам сбегали горячие слезы, хотя я совсем не планировала плакать. Мне было так жалко себя, что я уже не могла остановиться и накрыла лицо ладонями.

Заткнись, замолчи, задуши эти позорные рыдания, закупорь слабость, рвущуюся наружу. Только не при нем, только не сейчас! Но если не с ним и не сейчас, когда еще?..

– Боже мой, Сара, я вовсе не это…

– Я не хочу, чтобы меня считали героем и спрашивали, каково это. Чтобы превозносили за вполне естественный для человека поступок. Нет – за трусливые сожаления о нем! Все это так лицемерно. Так убого. И я недостойна уважения. Я с радостью отдала бы свое место кому-то другому. Я чуть не сгорела там. Я чуть не сгорела вместе с ними. Когда я их в-вытащила, посмотрела на с-свои руки. Они были черными и т-тряслись, я даже не могла взять в руки чертов т-телефон и вызвать помощь. А когда я п-пришла в себя на следующее утро, к-когда попробовала м-м-моргнуть, растянуть рот, п-попросила зеркало… Я… Я… Лучше бы всего этого не случалось. Н-никогда. Это было не мое лицо, Гектор, не мое лицо, понимаешь? Это была глиняная маска, запеченная на углях. Никто не желает этого п-понимать. Я смотрела на себя, а своего лица не видела. Вместо него был огромный ожог, а потом появились волдыри, и как же мне было больно, Гектор, как больно! И днем и ночью боль, из-за которой я не ела, не спала, а только хотела сдохнуть, и никакие препараты и мази не могли заглушить ее полностью…

Сорвавшись, я в голос зарыдала с таким лающим хрипом, что не узнавала себя и проклинала за несдержанность. Слишком долго во мне копилось все это дерьмо, не высказанное, не осмысленное, а вырвалось именно в присутствии Гектора, в самый неподходящий момент, будто меня проткнули толстым шилом и грязная протухшая жижа радостно заструилась наружу, как под давлением из тонкой трубки.

Я захлебывалась, словно тонула, и не могла это остановить. Легкие содрогались, как в приступе