Конвой приходит ровно в два. Двое автоматчиков с равнодушными лицами.

— Байрамов, на свидание. Пошли.

Иду по коридорам. Каждый шаг отдаётся в висках барабанной дробью. Сердце колотится так, что кажется — сейчас разорвётся. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.

Комната для свиданий — маленькая клетка с двумя стульями и стеклянной перегородкой посередине. Телефоны по обе стороны для разговора. Классика тюремного романа.

Сажусь на стул. Жду. Каждая секунда тянется вечность. Ладони вспотели. Вытираю их о робу. Ноги сами дрожат — не могу контролировать.

И тут дверь с другой стороны открывается.

Она входит.

Арина.

Время останавливается. Сердце делает кульбит. Воздух застревает в лёгких комом.

Она изменилась. Повзрослела. Ей было девятнадцать, когда нас разлучили. Сейчас двадцать четыре. Не девочка больше — женщина. Волосы длиннее. Лицо тоньше, строже. Глаза… блядь, глаза остались такими же. Огромные, зелёные, полные боли и любви одновременно.

Она подходит к стеклу, садится напротив. Берёт телефонную трубку. Я тоже беру свою. Руки дрожат так, что трубка чуть не выскальзывает.

— Привет, — говорит она. Голос тихий, дрожащий.

— Привет.

Молчим. Смотрим друг на друга через стекло. Между нами сантиметр стекла и пять лет боли.

— Ты… — начинаю я и не могу закончить. Горло сжато так, что слова застревают.

— Я тоже, — шепчет она.

По её щекам текут слёзы. Тихо, беззвучно. Она даже не пытается их вытереть. Просто плачет и смотрит на меня.

Я поднимаю руку, прикладываю ладонь к стеклу. Она делает то же самое со своей стороны. Наши руки соприкасаются через барьер. Так близко и так далеко.

— Прости меня, — говорю я хрипло. — За всё. За эти пять лет. За то, что не верил.

— Я прощаю.

— Не надо прощать так быстро. Я заслужил, чтобы ты меня ненавидела.

— Не могу тебя ненавидеть. Пыталась. Не получилось.

Смотрю на неё и понимаю — блядь, я люблю эту женщину. Всё ещё люблю. Сильнее, чем пять лет назад. Тюрьма не убила любовь. Наоборот — очистила её от всего лишнего. Осталась только суть.

— Ты похудела, — говорю.

— Ты тоже. И постарел.

— Тюрьма старит быстрее жизни.

— Знаю.

Стекло между нами тоньше стен, которые мы построили в сердцах. Физический барьер — ничто по сравнению с тем, что мы сделали с собой за эти годы.

— Как ты живёшь? — спрашиваю.

— Работаю. Обычная жизнь.

— Есть кто-то?

— Нет. Только ты.

— Арина, я сижу здесь ещё пятнадцать лет. Ты молодая. Не трати жизнь на зека.

— Не указывай мне, как жить.

Улыбаюсь. Вот она, моя девочка. Всё та же. Упрямая, сильная. Пять лет боли не сломали её.

— Я думал о тебе каждый день, — признаюсь. — Даже когда ненавидел. Даже когда думал, что ты меня предала. Ты не выходила из головы ни на минуту.

— Я тоже. Просыпалась с твоим именем на губах. Засыпала, думая о тебе.

— Зачем ты ждёшь? Я не стою этого.

— Это я решаю, кто чего стоит.

Говорим о всяком. О погоде, о работе, о жизни. Избегаем главного. Не касаемся боли напрямую. Но она висит между нами, как тяжёлая туча перед грозой.

— Малика вышла замуж, — говорю вдруг.

— Знаю. Ты мне написал.

— За моего брата.

— Сука, — тихо говорит она.

— Арина, не матерись, — улыбаюсь я.

— Почему? Она мерзавка. Предала тебя, когда было трудно.

— А ты нет.

— Никогда не предам.

Смотрю на неё и вижу — она говорит правду. За пять лет я научился читать ложь. В тюрьме все врут — чтобы выжить, чтобы получить преимущество, чтобы не показать слабость. Но Арина не врёт. Никогда не врала.

— Почему ты веришь мне только сейчас? — спрашивает она.

— Потому что был дураком. Боялся поверить.

— А теперь не боишься?

— Боюсь. Но хочу рискнуть.

Время на свидании ограничено — двадцать минут. Двадцать минут за пять лет разлуки. Это жестоко и несправедливо. Но такова тюремная арифметика.

— Камран, я должна тебе что-то сказать, — произносит она вдруг.

Сердце замирает. По её лицу вижу — что-то важное. Что-то, что она держала в себе.

— Говори.

Она молчит. Открывает рот. Закрывает. Борется с собой.

— Арина, что случилось?

— Я… ничего. Неважно.

— Важно. Я вижу.

— Потом. Как-нибудь потом расскажу.

Не настаиваю. В тюрьме учишься не лезть, когда тебя не просят. У каждого свои тайны. Даже у любимых.

Надзиратель стучит в дверь — время вышло.

— Уже? — Арина смотрит на часы в шоке. — Так быстро…

— Приедешь ещё?

— Конечно. Каждую неделю, если разрешат.

— Разрешат раз в месяц.

— Тогда каждый месяц.

Встаём. Руки снова к стеклу. Последнее прикосновение через барьер.

— Я люблю тебя, — говорю я. Первый раз за пять лет. — Всегда любил. Даже когда ненавидел.

Она плачет сильнее.

— И я тебя люблю. Всегда любила.

— Подожди меня.

— Сколько угодно.

— Пятнадцать лет.

— И двадцать, и тридцать. До конца жизни.

Надзиратель открывает дверь:

— Байрамов, время.

Кладу трубку. Она делает то же самое. Смотрим друг на друга последние секунды.

Потом меня уводят.

Иду по коридору обратно в камеру. Ноги ватные. В груди что-то распирает — не боль, не радость. Что-то среднее. Надежда, что ли. Странное чувство для зека.

В камере Петрович смотрит вопросительно:

— Ну?

— Она приехала.

— И?

— И я понял, что последние пять лет был мёртв. А сегодня начал оживать.

— Любовь, значит?

— Любовь, — признаю я. — Самая настоящая.

Ложусь на нары и закрываю глаза. Вижу её лицо. Слышу её голос. Чувствую, как наши руки соприкасаются через стекло.

Все эти несчастные минуты с ней стоят пяти лет одиночества.

Но почему-то не отпускает чувство, что она что-то скрывает. Хотела сказать, но не решилась. Что-то важное. Что-то, что меняет всё.

Или я параною? Может, пять лет недоверия научили видеть обман там, где его нет?

Не знаю. Но чувствую — она молчит о чём-то. О чём-то большом.

Время покажет. Пятнадцать лет впереди. Рано или поздно правда всплывает. Всегда всплывает.

Засыпаю с мыслью о ней. Впервые за пять лет засыпаю спокойно, без кошмаров.

Потому что Арина вернулась в мою жизнь. И это меняет всё.

Глава 28

Есть ложь, которая убивает сразу. А есть ложь, которая убивает медленно, по капле. Моя ложь из второго сорта.

Возвращаюсь с тюремного свидания в половине четвёртого. Дорога заняла два часа — электричка, метро, автобус. Два часа, чтобы собрать себя по кускам после встречи с Камраном. Два часа, чтобы перестать дрожать.

Ключи в замке поворачиваются с металлическим скрежетом. Открываю дверь. В прихожей пахнет детским кремом и яблочным пюре. Звуки мультиков из гостиной.

— Мама! — кричит маленький голос, и через секунду на меня налетает вихрь из пяти лет чистой энергии.

Камран-младший обхватывает мои ноги, прижимается. Пять лет, но уже такой большой. Доходит мне до бедра. Тёмные волосы взъерошены, на щеке след от подушки — видимо, спал после обеда.

— Привет, малыш, — говорю, беря его на руки. Тяжёлый. Девятнадцать килограммов упрямого характера и безусловной любви.

— Мама, где была? — спрашивает он, утыкаясь носом в мою шею.

— По делам.

— Какие дела?

— Взрослые.

— Я тоже взрослый!

Улыбаюсь, хотя на душе — камень. Целую его в макушку. Он пахнет детским шампунем и печеньем.

Из кухни выходит соседка тётя Галя, которая сидела с ним. Пожилая женщина с добрыми глазами и вечным вязанием в руках.

— Как съездила, Аринушка?

— Нормально. Спасибо, что посидели.

— Да что ты, мне только в радость. Такой хороший мальчик. — Она гладит Камрана по голове. — Правда, папу всё время спрашивает.

Сердце сжимается. Киваю молча.

— Когда папа придёт? — тут же спрашивает сын, поднимая на меня огромные глаза. Такие же, как у Камрана-старшего. Тёмные, глубокие, с длинными ресницами.