Мой секрет — пятилетний мальчик, который носит имя отца и не знает, что папа сидит в тюрьме.

Рано или поздно правда всплывёт. Но я буду тянуть до последнего. Буду врать себе, Камрану и сыну. Потому что правда разрушит всё.

А я не готова к разрушению. Ещё не готова.

Глава 29

Седьмой год в тюрьме. Мне сорок пять, Арине двадцать шесть. Мы подали документы на брак три месяца назад. Сегодня роспись.

В тюрьме можно жениться. Это звучит как издёвка, но это возможно. Приезжает представитель ЗАГСа, проводит церемонию прямо в колонии. Никаких белых платьев и цветов. Только печать в паспорте и право на длительное свидание — двое суток в отдельной комнате.

Семь лет мы с Ариной переписывались, виделись раз в месяц через стекло. Семь лет я мечтал прикоснуться к ней по-настоящему. И сегодня это случится.

Стою перед зеркалом в камере. Надел чистую робу, побрился, подстригся. Выгляжу как зек, который идёт на свадьбу. Абсурд чистой воды.

— Волнуешься? — спрашивает Петрович.

— Как перед казнью.

— Это же радость.

— Радость в том, что женюсь на женщине, которую не мог коснуться семь лет. А после свадьбы снова не смогу тринадцать.

— Но двое суток у тебя будут.

— Двое суток за семь лет ожидания. Жестокая арифметика.

Конвой приходит в десять утра. Ведут в актовый зал. Там уже всё готово — стол, два стула, российский флаг. Представительница ЗАГСа — женщина средних лет с официальным лицом.

И Арина. Моя невеста.

Она стоит у окна в простом белом платье. Волосы распущены, лёгкий макияж. Выглядит как ангел в аду. Когда видит меня, улыбается. Слёзы блестят в глазах.

Подхожу. Беру её руку. В первый раз за семь лет касаюсь её без стекла между нами. Кожа тёплая, пальцы тонкие. Она дрожит.

— Привет, — шепчу я.

— Привет, — отвечает она.

Церемония короткая, формальная. Представительница читает текст по бумажке. Мы отвечаем "да" в нужных местах. Расписываемся. Всё. Мы муж и жена.

Она надевает мне кольцо на палец. Простое золотое кольцо. Я надеваю ей такое же. Руки дрожат у обоих.

— Можете поцеловаться, — говорит представительница.

Целую Арину. Первый раз за семь лет. Её губы мягкие, солёные от слёз. Она обхватывает мою шею руками, прижимается. Поцелуй длится вечность и секунду одновременно.

Когда отрываемся друг от друга, я вижу — она плачет. Тихо, беззвучно. Вытираю её слёзы большим пальцем.

— Не плачь.

— Не могу. Семь лет ждала этого момента.

— Я тоже.

Нас ведут в комнату для длительных свиданий. Обычная комната с кроватью, столом, душем. Ничего лишнего. Но для нас это дворец.

Дверь закрывается. Мы одни. Двое суток только для нас.

Стоим и смотрим друг на друга. Не знаем, с чего начать. Семь лет между нами стеной. Семь лет недосказанности.

— Я боюсь, — говорит она вдруг.

— Чего?

— Что ты разочаруешься. Я не та девочка, что была семь лет назад.

— И я не тот мужчина.

— Тюрьма изменила тебя.

— А ожидание изменило тебя. Мы оба другие. Но всё ещё любим друг друга.

Подхожу, обнимаю её. Просто стою и обнимаю. Вдыхаю запах её волос — цветы и что-то ещё, родное до боли. Она прижимается ко мне всем телом. Дрожит.

— Камран, я должна тебе кое-что сказать.

— Потом. Сейчас только мы.

Целую её снова. На этот раз медленно, глубоко. Язык скользит в её рот, она стонет тихо. Руки сами расстёгивают молнию на её платье.

Оно падает на пол. Она стоит передо мной в белом кружевном белье. Тело изменилось — стало более женственным, округлым. Грудь полнее, бёдра шире. Не девочка больше — женщина.

— Ты прекрасна, — говорю хрипло.

— Я постарела.

— Ты стала ещё красивее.

Снимаю с неё лифчик. Грудь тяжёлая, соски тёмные. Беру в ладони, сжимаю. Она выгибается, запрокидывает голову.

— Боже, как я скучала по твоим рукам.

— А я по твоему телу.

Стягиваю трусики. Она голая передо мной. Я всё ещё в робе. Несправедливо.

Она расстёгивает пуговицы, стягивает робу с моих плеч. Останавливается, глядя на шрамы. Их стало больше. Тюремная жизнь оставляет следы.

— Это больно было? — проводит пальцем по шраму на груди.

— Не помню. Боль забывается.

— А я помню каждую боль за эти семь лет.

Целую её шею, ключицы, спускаюсь ниже. Беру сосок в рот, посасываю. Она стонет громче, вцепляется пальцами в мои волосы.

Веду её к кровати. Укладываю, ложусь сверху. Чувствую её тело под собой — тёплое, живое, желанное. Семь лет фантазий становятся реальностью.

Вхожу в неё медленно. Она влажная, горячая, тесная. Стонет в моё плечо, царапает спину ногтями.

— Камран…

— Что?

— Не останавливайся. Никогда не останавливайся.

Двигаюсь внутри неё. Медленно сначала, потом быстрее. Она подаётся навстречу, обхватывает меня ногами за талию. Мы движемся в одном ритме, как одно целое.

Семь лет голода выплёскиваются за несколько минут. Кончаю внутри неё с рёвом, который вырывается из груди помимо воли. Она кончает вместе со мной, сжимаясь вокруг моего члена.

Лежим потом обнявшись. Дышим тяжело. Пот склеивает наши тела.

— Это было слишком быстро, — говорю я.

— У нас ещё двое суток.

— Этого мало. Хочу вечность.

— У нас будет вечность. Когда ты выйдешь.

— Через тринадцать лет.

— Подожду.

Занимаемся любовью ещё раз. На этот раз медленно, растягивая удовольствие. Изучаю её тело заново. Целую каждый сантиметр кожи. Довожу её до оргазма языком, пальцами, членом.

Она кричит моё имя так громко, что, наверное, слышат в соседних камерах. Плевать. Это наша ночь.

К утру засыпаем обнявшись. Просыпаюсь от стука в дверь.

— Байрамов, к тебе посетитель.

— Какой ещё посетитель? У меня свидание!

— Срочное. Твой дядя.

Арина просыпается, смотрит на меня вопросительно.

— Магомед, — объясняю я. — Дядя. Не видел его семь лет.

— Иди. Я подожду.

Одеваюсь, выхожу. В комнате для посетителей сидит дядя Магомед. Я его не узнаю сразу. Он сильно постарел. Седой полностью, осунувшийся, с жёлтой кожей.

— Дядя, ты болен?

— Рак. Четвёртая стадия. Месяц осталось, может, два.

Сажусь напротив. Смотрю на человека, который меня растил после смерти отца.

— Зачем приехал?

— Покаяться. — Он кашляет, вытирает рот платком. На платке кровь. — Должен сказать правду, пока не сдох.

— Какую правду?

— Я тебя сдал, Камран. Это я слил федералам, где вы.

Слова ударяют как кувалдой по голове. Мир качается. В ушах звенит.

— Что?

— Федералы меня прижали. Сказали — либо ты, либо вся семья. Я выбрал семью.

— Ты… ты меня предал?

— Да. И подставил Арину под подозрение. Сказал им, что она единственная с московскими связями. Чтобы отвести от себя.

Встаю. Руки сжимаются в кулаки. Хочу убить его. Прямо здесь, сейчас. Задушить голыми руками.

— Семь лет я мучил невиновную женщину! Семь лет думал, что она меня сдала! А это был ты!

— Прости, племянник. Не было выбора.

— Был выбор! Умереть с честью!

— У меня дети, внуки. Я не мог их подставить.

— Зато меня подставил! И Арину!

Охранники заходят, оттаскивают меня от дяди.

— Байрамов, успокойся!

— Я его убью! Я этого пидора убью!

Магомеда уводят. Меня держат, пока не успокоюсь. Когда отпускают, опускаюсь на стул. Руки дрожат. В голове хаос.

Семь лет. Семь лет я подозревал Арину. Мучил её недоверием. А она была невиновна. Всё это время невиновна.

Возвращаюсь в комнату свидания. Арина сидит на кровати, обнимает колени.

— Что случилось?

Рассказываю. Про дядю, про признание, про то, что она была права всё это время.

Она слушает молча. Когда заканчиваю, подходит, обнимает меня.

— Теперь ты знаешь правду.

— Прости меня. За семь лет ада, который я тебе устроил.

— Ты уже извинился. Семь лет назад.

— Но теперь я знаю точно. И это ещё хуже. Я мучил тебя зря.