— Я не знаю, — говорит она, но на этот раз не смотрит мне в глаза.

Полностью вставляю рукоять, и ее голова запрокидывается. Бросаю нож на пол, опускаюсь перед ней на колени и широко раздвигаю ноги.

Я нашел метод допроса, который, кажется, с ней сработает. Раздвигаю ее ноги и провожу языком между складками. Кончик языка пробует крошечную каплю возбуждения. Сглатываю, с трудом держа себя в руках.

— О боже, — говорит она, напрягая запястья, чтобы удержаться на месте. Она шепчет что-то на испанском, я не совсем понимаю, но слышу несколько ругательств.

Я сломаю эту женщину, чего бы мне это ни стоило — порка, боль, сексуальное запугивание.

— Что ты знаешь? Кто тебя послал? — В моем голосе появляется гнев. Я понимаю, что угрозу представляет не только ее присутствие, но и тот вызов, который она бросает.

— Я не могу тебе сказать, — всхлипывает она. — Хватит меня допрашивать.

Сжимаю ее бедра и прикусываю клитор. Она кричит и дрожит, но я не упускаю из виду, как ее киска сжимается вокруг моих пальцев, когда вхожу в нее. Я облизываю ее, медленно и тщательно проводя языком по складочкам, прежде чем отстраниться и встретиться с ней взглядом.

— Ты знаешь, — лениво говорю я. Вставляю пальцы в ее лоно, но держу их неподвижно. — Расскажи, что знаешь.

Она качает головой.

— Не могу.

— О, милая, — говорю я, качая головой, прежде чем снова лизнуть ее клитор. — Ты можешь и ты сделаешь это. Никто из них не знает, где ты, помнишь? Здесь нет никого, кто тебя спасет. Никого, кто тебя вытащит.

Ее глаза вспыхивают, и она стискивает зубы.

— Мне не нужен гребаный мужик, чтобы меня спасать.

Усмехаюсь. От моего дыхания на ее бедрах кожа покрывается мурашками.

— Ты голая и прикована наручниками в моем подвале. На тебе нет маячка. Никому нет дела до того, где ты и что делаешь. — Качаю головой. — Не знаю, почему ты сопротивляешься.

— Может быть, потому что мне нечего тебе сказать, — огрызается она.

Я широко раздвигаю ее ноги, с трудом сглатываю и облизываю снова и снова, пока клитор не начинает пульсировать и она не стонет на грани оргазма. Она прикусывает губу, будто держится из последних сил.

— Почему ты так боишься правды, mi querido jefe? Скажи мне, Лев. Что с тобой случилось? — Она ухмыляется, и в ее глазах, наполненных слезами, появляется опасный блеск. — Кто причинил тебе боль?

Она слишком много себе позволяет. Черт возьми, она голая и связанная в моем подвале. Это я порол ее, угрожал ей и доводил до грани оргазма, не давая кончить, но от ее соблазнительного мурлыканья у меня встает.

Боже.

Я закончил.

Пока.

Я одновременно разочарован и заинтригован ее стойкостью. Я насторожен, но мне любопытно. Как она может оставаться такой собранной?

— Ты гребаная лгунья, — говорю я. Я дышу на чувствительную, влажную кожу ее внутренней поверхности бедер. Провожу языком по краю, и она пытается придвинуться ко мне, словно беззвучно умоляя прикоснуться языком к тому месту, где она хочет снять напряжение. Шлепаю ее по заднице и удерживаю на месте. — Я контролирую ситуацию, детка. Я. Не ты. Ты будешь делать то, что я скажу. А поскольку ты не предоставила мне никакой информации… — Я еще раз провожу языком, отчего она вздрагивает, а затем отстраняюсь и встаю. — Ты наказана. — Я качаю головой. — Это еще не конец. Я выясню все, что тебе известно.

Я разворачиваюсь и ухожу. Усмехаюсь про себя, услышав ее разочарованный крик, прежде чем захлопывается дверь в тренажерный зал.

Эта женщина — угроза, бомба замедленного действия, которая может разрушить все, над чем мы так усердно трудились. Я этого не допущу.

Она сводит меня с ума… и завораживает. Но превыше всего — мой долг перед семьей.

Она останется пленницей.

Я сломаю ее.

Дверь захлопывается, и мой крик эхом разносится по темному, сырому залу, в котором все еще чувствуется запах пота и железа. Мои запястья болят от холодного металла наручников, но этот дискомфорт лишь укрепляет решимость. Я не позволю сломить себя ни Льву, ни кому-либо другому.

Проходят минуты. Часы. Я жду его и позволяю себе представлять, что он делает. Ест стейк? Смотрит футбольный матч?

Дрочит, представляя мое обнаженное тело, подвешенное к потолку, и ощущая вкус моего возбуждения на языке?

Придурок.

У меня во рту пересохло, как в пустыне. Мне нужно в туалет. Он оставил меня изнывающей от желания и почти умоляющей. Мне холодно, задница болит, и я так голодна, что съела бы все, что он мне дал, даже этот отвратительный холодец, который они так любят, — какая-то желеобразная гадость, популярная в России.

Ладно, может, я бы и не стала это есть, но сейчас готова на многое.

Ха, кого я обманываю? Я уже опустилась ниже, чем могла себе представить. Прикованная в подвале врага, борющаяся с человеком, который держит мою судьбу в своих руках.

Даже если бы его ударила палкой какая-нибудь фея-крестная и он решил бы даровать мне свободу... он не знает, что меня не примут обратно. Я теперь испорченный товар, а мой брат, наверное, уже пляшет от радости, не веря своей удаче. Представляет, как ему повезло, что не нужно делить наследство.

Я не могу позволить Романовым думать, что они меня одолели.

Все должно быть на моих условиях.

Делаю глубокий, успокаивающий вдох. Моргаю.

Сосредоточься.

Черт, я бывала в ситуациях и похуже. Мой покойный отец однажды пытался выдать меня замуж за колумбийского криминального авторитета. Мне было пятнадцать, и я готовилась к своему пятнадцатилетию — одному из самых важных событий в жизни девочки, знаменующему переход от детства к взрослой жизни.

Видимо, отец решил, что пришло время продать меня и получить прибыль. Они с матерью поссорились. Она швырнула через всю комнату вазу, подаренную его матерью. Ваза разбилась вдребезги. В ответ отец избил ее.

После выписки из больницы она уехала. Не знаю, как ей это удалось. Я не виню ее за то, что она ушла, правда. Я виню ее за то, что она бросила меня.

Моргаю и снова сосредотачиваюсь. Сейчас мне не стоит об