Теперь она знала, почему он так делал.

Она просыпалась, и сквозь веки пробивался зеленоватый свет — так солнечные лучи освещали листья папоротников, и птицы начинали петь громче, а ящеры, к ору которых по ночам Алина привыкла так, что не обращала внимания, наоборот, замолкали.

Только вот было тихо. И сначала по сердцу ударило предчувствие опасности — значит, враг рядом, значит, надо вставать, бежать! — а потом только она распахнула глаза.

Реальность Лортаха сворачивалась, уходила в память, таяла, оставляя после себя резные столбики кровати, зеленые занавески на окнах, сквозь которые еле-еле пробивался свет, тревожную кнопку на прикроватном столике — ей принцесса вызывала медсестру, — тяжелое одеяло, под которым она вспотела, мокрую от пота подушку и волосы. Алина протянула руку назад, но за спиной было одеяло. И одна из кос. Переход от сна к реальности был так болезненен, что принцесса дернула за нее, сунула в рот, стиснув зубами, уткнулась лицом в подушку и замычала, сжимая ее до боли в пальцах.

Говорят, люди, потерявшие руку или ногу, часто забывают об этом — и испытывают фантомные боли, ощущая, что мерзнут пальцы, которых нет, или ноют мышцы, которых нет.

С людьми, которых теряешь, то же самое.

Алина так привыкла спать рядом с Троттом, прижиматься к нему, греться об него, чувствовать себя в безопасности рядом, под его рукой, что мозг никак не мог осознать, что теперь она одна. Она сейчас много спала, и каждый раз, просыпаясь, она просыпалась в обман, в иллюзию. И с каждым разом это было все больнее.

Потеря Макса словно разблокировала ее память, и она вспоминала, как много лет назад после смерти матери вечерами в полудреме ей казалось, что мама подходит к ней, целует, поправляет одеяло, сидит на кровати, положив руку на спину. А сейчас каждое утро Алина просыпалась, чувствуя Макса за спиной — и каждое утро приносило ей боль.

Принцесса тяжело дышала в подушку и представляла себе, что бы было, если бы она не испугалась тогда, в долине Жреца. Если бы она не была так изломана пережитым в твердыне, а Тротт не был таким упертым и совестливым. Он бы прошел портал и был жив, и сейчас бы они жили как муж и жена, и, конечно, были бы счастливы, а все проблемы решали легко. И каждый день она просыпалась бы с ним, в их общей постели, и он так же замирал бы, когда она начинала бы шевелиться, и прижимал бы ее к себе.

Напряжение перешло в крик, и она, рывком выдернув из-под себя подушку, накинула ее себе на голову и заорала в кровать, чувствуя, как дрожат слабые руки. А затем вскочила, встала, пошатнувшись, и побрела к гардеробной. Натянула то, что одевалось быстро — какое-то длинное платье, шлепанцы, и, не умываясь, с усилием открыла дверь в гостиную.

Там дремала медсестра. За окнами стояли сумерки — похоже, только-только рассветало. Часы показывали пять утра.

Алина, шаркая по ковру, направилась к выходу. Лицо было мокрым.

— Ваше высочество? — услышала она сонный изумленный голос медсестры.

— Меня не надо сопровождать, — сипло ответила она. — Я скоро вернусь.

— Но…

— Не надо, — ровно повторила она. Руки ее тряслись, и ей было так больно, что она боялась, что начнет сейчас кричать на добрую женщину.

Дверь в покои поддавалась тяжелее — но и она открылась. В светлом коридоре, поблескивающем золотом отделки, медленно фланировали под потолком бабочки-искрянки. Гвардейцы вытянулись по струнке. Дежурный лакей склонил голову.

— Ваше высочество?

— Прикажите подать машину, — попросила она и схватилась за дверной косяк, потому что в глазах на мгновение потемнело. — Немедленно.

В салоне было зябко — или это ее знобило? От Адигель по проспекту тек туман, народу на улицах было немного — работали сейчас в основном государственные службы, ремонтники да пищевые предприятия. Водитель ехал осторожно, стараясь не поглядывать на принцессу, охранники замерли на переднем сидении и рядом, а она, напряженная, как струна, с бешено колотящимся сердцем, смотрела в окно — на серое небо с низкими облаками, на разрушенные дома, на редкие огонечки в окнах — там, где кто-то собирался на работу и использовал свечи. Электричества еще во многих районах Иоаннесбурга не было.

За эти дни она успела совсем немного. Встретилась с Матвеем — он пришел к ней во дворец, и они бродили с передышками и остановками по местами растоптанному, местами сожжённому парку, в котором вовсю велись восстановительные работы. Матвей держал ее за руку так бережно и осторожно, так приноравливался к ее шагу, что ей становилось неловко.

Да, она очень повзрослела на Лортахе. Словно махом на десять лет. И теперь многое понимала и замечала.

От него шла сила и тепло, и ей было с ним хорошо. Но не так. Совсем не так. Однако это не исключало того, что Матвей воспринимался ей как один из самых близких людей в мире.

Они еще раз, теперь не спеша, рассказали друг другу то, что происходило с ними — а Матвей еще и показал, как вызывает клинок Четери, и Алина охнула, глядя как ладно он лежит в крупной ладони друга.

— Теперь тебе точно нужно учиться у Чета, — сказала она убежденно. — Вот он проснется, вернешься с Юга и попросись к нему.

— Придется, — не очень уверенно хмыкнул Ситников. — Странно иметь оружие и не уметь им пользоваться, да?

Они гуляли очень медленно, но Алина все равно устала. И Ситников повел ее во дворец, рядом с которым гудели несколько генераторов электричества.

— Александр Данилович еще восстанавливается, — говорил он, — он на фронт пойдет не раньше, чем через две недели. А мы с Димкой уходим уже завтра в тот полк, которым он будет командовать.

— Ты только навещай меня, если будет возможность, — попросила Алина. — А не будет — пиши, ладно?

В покоях принцессы их ждал обед — полноценный для Матвея и пюрированный супчик для Алины. А после обеда принцесса прислушалась к себе — спать хотелось, но не критично, а затем посмотрела на часы. И неуверенно спросила:

— У тебя есть еще время? Не хочешь съездить в университет? Я очень хочу увидеть Аристарха с Ипполитом, Матвей.

Здание университета было тихо, а вот около общежитий было много людей — сюда временно