— Я же Смерть, — напомнил собеседник. — А души — искры Триединого, часть его сути. В моей стихии на другом плане бытия очищаются души перед новым перерождением. Там они отдыхают и помнят все о своих воплощениях. И часть их духа, их память всегда со мной. Поэтому если ты позовешь, он придет, и это будет та часть моей стихии, которая помнит его.

Четери кивнул, хотя ему эти божественные дела были не очень понятны.

— Еще я видел во сне свою жену, Афаиту, — медленно проговорил он. — Мне кажется, или ее душа вновь со мной?

— Ты знаешь ответ, — голос бога вновь стал мягким.

Четери кивнул. Он знал.

— Но мне хотелось бы это знать тогда, — выговорил он. — По сравнению с болью, что я испытал тогда, мое зрение, как и заключение в горе — пустяк.

— Но эта боль направила тебя на путь, который и привел тебя сюда, — заметил Жрец.

— Да, — согласился Чет. — И знаю я, что не бывает иначе, но все равно хотелось бы, чтобы мы все помнили. Что было с нами до нас, Великий.

— Нельзя, — просто ответил бог. — Перерождение избавляет нас от гнета прошлого и позволяет искупать ошибки и расти духовно.

Текла и текла эта странная беседа, согреваемая солнцем и амброзией, и Четери не хотел, чтобы она заканчивалась.

— А что будет потом с душами? — спросил дракон. — Если душа уже выучила все уроки? Или круг перерождения вечен?

Темный силуэт поднял голову наверх.

— Я не знаю, Четери, — сказал он. — Во Вселенной бесчисленное количество миров. Возможно, в обитаемых мирах, таких, как Тура, растет новое поколение богов? Мы с братьями и сестрой, старые боги Лортаха, да и побежденные боги, — первое поколение, души, соткавшиеся из чистой стихии благодаря взору Творца. Нам многому пришлось учиться, совершать множество ошибок, кровавых и страшных, нести зло и раскаиваться за это, и двигаться, двигаться к замыслу Творца от бездушной стихии к душе сострадающей. Вы на ступеньку выше нас, и Триединый дал вам развитие, но не дал силы, как у нас, чтобы вы не приносили много бед. И то, — он горько усмехнулся, — вы ухитряетесь. Возможно, тем душам, кто прошел горнило развития человеком, предстоит стать поколением добрых и справедливых богов? А мы, как старшие дети, слегка неудачны?

— Тебе можно все это мне говорить? — поинтересовался Четери.

Бог отпил амброзии, поболтал чашу в ладони.

— Я все равно все давным-давно надиктовал священникам для Первокниги, — сказал он, — не моя вина, что провидцы склонны все обличать в стихи и обвешивать метафорами. Но даже помимо этого — я уже сказал, тебе можно. Ты не тот, кто будет болтать, правда?

Они помолчали. Кувшин с амброзией наполнялся сам собой, хотя Жрец то и дело подливал ее в чаши.

— И что, — спросил Четери, вновь подставляя лицо солнцу, — в местах обитания душ действительно вечная весна и вечное блаженство, как написано в Священной книге? Скука, наверное, смертная.

Жрец усмехнулся.

— На самом деле для всех по-своему, — ответил он. — Каждый видит то, что принесет блаженство именно ему. Для кого-то это леса, полные ягод и дичи, для кого-то берег моря, для кого-то — белые берега, за которыми встают зеленые холмы, залитые солнцем.

— А для кого-то мир, где он снова сможет видеть? — без улыбки спросил Четери. Амброзия чуть горчила, и глаза повлажнели.

— Именно так, — кивнул темный силуэт. — Плачь, мой друг и наш побратим по оружию, плачь. Ты имеешь право на слезы.

Амброзия отдавала солью, а голос Жреца продолжал обсыпать холодом.

— Мы все в долгу перед тобой. Но долг надо отдавать тогда, когда ты будешь готов его принять. Ты думаешь, что твоя жизнь закончена, однако она только начинается, просто другая. Ты все еще самый умелый воин в мире, Четери. У тебя все еще есть твои руки и твоя сила. И возможность видеть, пусть иначе, чем раньше.

— Я знаю, — в который раз повторил Чет. И не стал снова добавлять, что ему тяжко и страшно, несмотря на это знание. А спросил другое:

— Светлана рассказала мне, что ты явился друзьям Макса в его облике. Что с ним, Великий? Я не ощущаю его ни живым, ни мертвым, я ощущаю его всюду, но не могу его позвать.

— Все потому, что он действительно ни жив, ни мертв, всюду и нигде, — ответил Черный. — Наши сути так перемешались, что я — это он, а он — это я. Но так как я неизмеримо больше и сильнее его, он растворен во мне и не может проявиться или осознать себя. Не скажу, что мне и миру это не на руку — я одновременно бог и обрел свойства смертного, я смогу восстановить темную династию и дать ей землю. Возможно, это тоже было предопределено, Четери. Но и я, и братья мои и сестры, не знаем, как выдернуть его из меня. Не понимаю, за что ухватиться.

— Но сделаешь, если поймешь? — спросил Четери, чуть склонив голову.

— Никто мне не доверяет, — с легким упреком заметил бог. — А ведь я в долгу перед ним и перед его юной женой так же, как перед тобой, Мастер. Боги должны отдавать долги, это закон, которому мы не можем противиться. Даже если бы мне не хотелось расставаться с ним, я бы не стал удерживать его. Просто потому, что за свою слабость мне пришлось бы платить чем-то более страшным, чем перерождение.

— Чем? — отозвался Четери.

— Например, возвращением в состояние глупой и первозданной стихии, — Черный передернул плечами. — Или заключением вне времени лет так на миллиард. Триединый умеет воспитывать, поверь.

— Я погляжу, методы учителей не зависят от их масштаба, — пробормотал Четери, и Черный хмыкнул.

— Все мы лишь Его отражение, Мастер.

— Но ведь рано или поздно тебе нужно будет рассоединиться с Максом. Как ты это сделаешь, Великий?

— Мы все ждем Инлия с перерождения — он вернется лет через шесть или десять. Возможно, он сможет позвать частицы своей стихии из меня, и заодно вытащит и всего птенца.

— А возможно и не сможет? — догадливо продолжил Четери.

— Да, — просто ответил Жрец. И поднес к губам чашу.

— И что тогда? Ты так и останешься навсегда связанным с