— Ладно.

Он не двигается. Я не понимаю, хочет ли продолжить этот странный разговор или ему просто нравится стоять, прислонившись к стене.

Я делаю шаг ближе, и это тут же приковывает к себе всё его внимание. Протягиваю руку:

— Я Хейвен.

Он смотрит на мою руку так долго, что она начинает неметь.

— Можешь не говорить. Ты и так знаешь, как меня зовут.

Не знаю, зачем, но в голове снова всплывает вопрос, который крутился у меня с вечера, и слова сами срываются с губ:

— Когда я спросила про твой шрам, я тебя разозлила? Ты подумал пригласить меня в ваши игры?

Я застаю его врасплох — вижу сразу. Он смотрит на меня, губы чуть приоткрыты, лоб нахмурен.

— Нет, на самом деле нет. Не думаю, что я бы вообще пригласил тебя играть со мной.

— Почему нет?

— Потому что ты мне не мешаешь.

— А как мне тебе помешать? — допытываюсь.

Уголок его рта чуть приподнимается, он качает головой.

— Если продолжишь задавать вопросы, у тебя это быстро получится.

— Почему ты бы не пригласил меня? В чём состоят твои игры? — пытаюсь ещё раз.

Его взгляд падает на леденец в моём рту и замирает.

— Я не играю с девушками.

Я жду объяснений, но он молчит.

— Сексист?

— Если бы мои игры были боксёрскими поединками, ты бы всё ещё хотела приглашение?

— Они такие?

— Я тебе этого не скажу.

— Даже если так, я всё равно хочу, — выпаливаю.

Его это нисколько не удивляет.

— Что-то мне подсказывает, ты считаешь себя отличным играком.

Я вскидываю подбородок, изображая уверенность, которой обычно во мне нет.

— Ты понятия не имеешь, на что я способна.

Он отлипает от стены с полуухмылкой. Шрам на щеке искажается, и во мне вспыхивает глупое желание узнать, откуда он у него.

— В таком случае тебе придётся разозлить кого-то из моих братьев, чтобы это доказать.

Мы так долго смотрим друг на друга, что я забываю о леденце во рту.

— Мне сказали, что самые обидчивые из вас — ты и Афина. Значит, придётся целиться в тебя.

Что-то меняется в его лице. Я готова поклясться, что вижу там тень грусти, но он прячет её мгновенно.

— Чушь. Я не обидчивый. Просто студентам этого места нравятся стереотипы.

Теперь я заинтригована. Он косвенно раскрывает что-то о себе.

— Например? Какие стереотипы тебе приписывают?

Он фыркает, глядя поверх моего плеча.

— То, что я весь в чёрном и зовут меня Хайдес, не значит, что я какая-то злобная мрачная дивa.

Раз уж он сам упомянул, я позволяю себе пару секунд рассмотреть его одежду. Чёрный свитер, такие же брюки.

— Ты же не можешь ожидать, что люди будут ассоциировать тебя с единорогами и радугой. Тебя зовут Хайдес — как бога смерти, а не Блум из «Винкс».

Я жду, что он рассмеётся над моим сравнением. Но вместо этого он злится.

— Хайдес был повелителем мёртвых. Он правил Аидом и следил, чтобы души, которым там место, не сбежали. Он никого не убивал.

Возможно, он прав. Я вытаскиваю леденец и держу его в воздухе.

— Но Персефону он похитил. К тому же она приходилась ему племянницей.

— Могу заверить, что ни одна моя племянница не сидит у меня в шкафу.

Я невольно улыбаюсь. Он замечает это, и мне на миг кажется, что он ответит тем же.

— И вообще, — продолжает он, — почитаешь любую книгу по греческой мифологии — увидишь, что там все со всеми спали. Редко встретишь «правильные» родственные связи.

Я прищуриваюсь.

— Ты хочешь сказать…

Он перебивает, раздражённо:

— Нет. Я не сплю со своими сёстрами.

— Тогда…

— И с братьями тоже, — уточняет.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Он отводит взгляд, будто сам скрывает улыбку.

Я уже собираюсь что-то сказать, когда со стороны доносится чужой голос, и я вздрагиваю.

— Хейвен? Что ты здесь делаешь? — удивляется Лиам. Потом замечает Хайдеса и бледнеет до мертвецкой бледности.

— Я заблудилась, — признаюсь.

Лиам подходит ближе, не сводя глаз с Хайдеса, и тот отвечает ему тем же.

— Я отведу тебя на пару, пойдём, — бросает Лиам.

Хайдес поднимает руку.

— Нет. Я ещё не договорил с ней.

Я вижу, как Лиам пытается расправить плечи и надуть грудь, будто уверен в себе.

— А я думаю, что договорил.

Хайдес приподнимает бровь.

— А я думаю, что нет, — произносит он таким хриплым шёпотом, что у меня бегут мурашки.

Лиам вздрагивает.

— Увидимся потом, Хейвен, пока, — лепечет и исчезает так же быстро, как появился.

Хотела бы сказать, что это не было смешно. Но это было смешно.

Я поворачиваюсь к Хайдесу:

— Ну и что ты хотел мне сказать?

Он пожимает плечами.

— Ничего. Хотел просто его позлить.

— А потом удивляешься, что люди здесь имеют о тебе неверное представление, — парирую я.

Он бросает на меня скучающий взгляд:

— Тебе пора на лекцию, Хейвен. — Произносит моё имя так, будто это оскорбление. А потом едва заметно усмехается.

Я не спрашиваю, почему, всё равно бы не ответил. Но одно я знаю точно: мне до жути хочется его раздражать и добиться приглашения в его игру.

Наверное, это последний шанс задать финальный вопрос:

— Что выигрывают в ваших играх?

— То, чего хотят все, — отвечает он.

— И чего же хотят все?

Он снова пожимает плечами, будто потерял интерес к разговору.

— А ты? Чего бы ты хотела, Хейвен?

Я делаю вид, что не расслышала, тяну время:

— Что?

— Чего ты больше всего желаешь в этом мире? — шепчет он, и в его глазах вспыхивает какая-то болезненная любознательность. Зачем ему знать мои самые потаённые желания?

Я перехватываю дыхание.

— Ты хочешь сказать, ты можешь дать мне всё, чего я захочу?

Он лишь кивает, не поясняя.

Не знаю почему, но я вдруг готова сказать правду — ту, которую обычно прячу даже от себя, чтобы не чувствовать вины за то, что у меня и так есть.

— Я бы хотела, чтобы стакан хоть раз оказался полным. Мне подойдёт любая капля, я умею утолить жажду даже крошечной дозой. Но иногда я хочу литры. Чтобы если вдруг часть прольётся, стекая по подбородку, я не чувствовала вины.

Среди всех эпитетов, которыми описывают Лайвли, слово «богатые» врезалось сильнее остальных. Если бы я могла выбрать деньги в качестве приза, я бы не колебалась. Нам с семьёй они нужны. Нет — не просто нужны. Они спасли бы нас. Ньют это знает. И всё равно он никогда не играл. Значит, их игры действительно настолько страшные? Хотя, может, дело не