И не нашел ничего.

Ничего.

Моя магия была невидимой для него. Для самого опасного мага-инквизитора в королевстве.

— Мы должны были умереть, — прошептала я. — Или хуже. Нас должны были арестовать, допросить, отправить в столицу на суд. Пытки, чтобы выбить признание. Публичная казнь для устрашения. А потом… костер.

— Но этого не случилось. Ты выжила. Мы выжили. И теперь мы знаем то, чего не знают даже сами инквизиторы. У нас есть секрет, который делает тебя неуязвимой.

Она поднялась и подошла к окну, выглядывая на площадь. Утреннее солнце, уже поднявшееся высоко, золотило камни мостовой. Торговцы вовсю зазывали покупателей, их голоса сливались в привычный гул торжища. Орки разгружали телеги с товаром. Гномы сидели у входов в свои подземные жилища, попивая пиво и обсуждая цены. Обычный день на торжище у подножия Железных гор.

Обычный для всех, кроме нас.

— Вопрос в том, — сказала Тара, не оборачиваясь, и ее голос стал деловым, практичным, — что мы будем делать дальше. Бежать уже бессмысленно. Он не найдет доказательств, даже если вернется с целой армией детекторов. Даже если притащит сюда всю Гильдию Правопорядка.

Я встала, чувствуя, как силы постепенно возвращаются в затекшие ноги, и прошла к барной стойке. Наши рюкзаки все еще стояли там, набитые вещами для побега. Я посмотрела на них — свидетельство нашей паники, нашего страха, нашей готовности бросить все и бежать.

Развязала один рюкзак и начала доставать содержимое. Инструменты, тщательно завернутые в мягкую ткань. Записи отца, самые ценные, которые я успела схватить. Мешочек с деньгами — весь наш капитал. Провизия на дорогу — сухари, вяленое мясо, сыр.

Все это снова нужно было разложить по местам.

— Останемся, — решила я вслух, и голос прозвучал тверже, чем я ожидала. — Вернем помощников из мастерской. Продолжим работать. Будем жить, как будто ничего не произошло.

Тара обернулась от окна и посмотрела на меня. На ее лице я прочла одобрение.

— Хорошо, — кивнула она. — Тогда за работу. День уже в разгаре, а мы даже не открылись. Посетители, наверное, уже удивляются.

Спустя полчаса мы вернули на места всех помощников. Я спускалась в мастерскую и выносила их по одному, бережно, словно драгоценные реликвии.

«Полоскун» был первым. Я достала его из ниши, где спрятала утром, и он тут же ожил под моими пальцами. Латунные лапки задвигались, хрустальный глаз вспыхнул теплым светом. Когда я опустила его в таз на кухне, он издал радостное позвякивание и тут же принялся за работу, словно соскучился по своему делу.

«Ветошкин» засеменил по кухне на своих трех ножках, проверяя, не накопилась ли пыль за время его отсутствия. Его медный совок звякал о пол, создавая знакомую, успокаивающую мелодию.

Счетовод-паучок вернулся на барную стойку и замер в своей привычной позе. Его деревянный корпус, инкрустированный латунными пластинами, тепло поблескивал в утреннем свете из окна.

«Жук-Крошитель» занял свое место на разделочном столе, и его бронзовая спинка, отполированная от многих месяцев работы, отражала свет кухонных ламп.

— Хорошо быть дома, — прокомментировала Тара, наблюдая за суетой механизмов, которые, казалось, радовались возвращению. — Правда, друзья?

«Ветошкин» одобрительно звякнул своим совком, словно отвечая на вопрос.

Я подошла к печи и положила ладонь на знакомую латунную панель управления. «Сердце Харчевни» встретило меня довольным гудением. Даже механизм чувствовал, что кризис миновал, что дом снова в безопасности.

К полудню я уже стояла у печи, готовя обед для посетителей, которые начали стекаться, как только мы открыли двери. Решила сделать что-то простое, но вкусное — жаркое из оленины с овощами и травами. Запах разносился по кухне, и мой желудок напомнил, что я не ела с вечера.

«Жук-Крошитель» с привычным «Клац-клац-клац-вжик!» нарезал морковь идеальными кубиками. Лук превращался в тонкие полукольца под его дисковыми ножами. Работа была быстрой, точной, безупречной.

«Толстяк Блин», разбуженный от своей вынужденной спячки, довольно пыхтел, замешивая тесто для хлеба. Его массивные крюки двигались с размеренной мощью, превращая муку, воду и соль в эластичную, живую массу.

Звуки работающей кухни — позвякивание «Полоскуна», скрежет «Жука», пыхтение «Толстяка», гудение печи — сливались в знакомую симфонию. Это была музыка дома, музыка жизни, продолжающейся вопреки всему.

Дверь харчевни распахнулась, впуская первых посетителей. Двое гномов из клана Каменных Сердец — Торвальд и Боргин, завсегдатаи, которые приходили почти каждый день.

Они уселись за свой обычный стол у окна и заказали по порции жаркого и по кружке темного эля.

— Слыхал про эту заваруху в «Каменном ложе»? — гудел Торвальд, его голос был громким даже для гнома. — Говорят, там целая магическая лаборатория была. Тараканы светились и пищали! Моя жена своими глазами видела, как слуги их ловили!

— Да ну? — Боргин скептически хмыкнул, его седая борода тряслась от смеха. — По-моему, кто-то лишнего выпил и привиделось. Светящиеся тараканы! Что дальше, танцующие тролли?

— Не шути с этим! — Торвальд понизил голос, но он все равно был достаточно громким, чтобы я слышала каждое слово на кухне. — Сам инквизитор Сорен приезжал разбираться! Моя жена видела, как он господина Ворта под стражу брал. Говорят, у того в комнате запрещенный артефакт нашли.

— Ворта? — Боргин отложил кружку, интерес пересилил скептицизм. — Тот проходимец, что обманул нашего Гера?

— Он самый, — подтвердил Торвальд. — Теперь повезут в столицу на суд. Говорят, может годы получить, даже если не докажут, что он сам техномаг. Хранение запрещенных артефактов — это серьезно.

Я подавала им тарелки с дымящимся жарким и старалась не показывать, что слушаю каждое слово.

— Может, и к лучшему, — пробормотал Боргин, втыкая вилку в кусок нежного мяса. — Не нравился он мне с самого начала. Глаза холодные, как у змеи. И улыбка хищная. Таких на версту за ветром чуешь.

— Дело говоришь, — согласился Торвальд. — А вот жаркое у нашей хозяйки, как всегда, отменное. Мей, передай повару наши комплименты!

— Передам, — улыбнулась я, зная, что комплименты предназначаются мне самой.

День тек своим чередом, размерено и привычно. Посетители приходили и уходили, зал наполнялся привычным гулом голосов, звоном посуды, смехом