— Мне кажется, — едва не заплакал Эрдингер. — Да.

Через полчаса он стоял в корсете, запихнув туда чулки и, видимо, половину своей совести. Рыжий парик сидел криво, глаза — испуганно. Я решил, что Хассену хватит и фасада.

— Оттенок не тот, — бросил я. — Уносите. Больше красного. И волосы — длиннее. Пусть прикрывают лицо. Женщина никогда не смотрит прямо, когда стыдится.

Эрдингер уже облачился в платье под хохот всей тайной канцелярии, запихивая в корсет старые чулки.

— Больше груди, — приказал я, сминая подкладку. — Она не такая… плоская.

Эрдингер покраснел до корней лысины.

— Ваше сиятельство…

— Молчи, — оборвал я. — Представь, что ты не ты. Представь, что ты она. Что ты боишься. Что ты стыдишься.

— Ваше сиятельство, — прошептал Эрдингер, поправляя грудь. — А если он подойдёт ближе?

— Он не подойдёт, — холодно ответил я.

Я представил, как она сейчас спит. Не так, как эти придворные куклы, распластавшись на шёлке. Она сворачивается в комок, будто боится, что её заберут. А ведь она уже моя. До последней клетки. До последнего вздоха.

Она там. Одна. Я улетел. А теперь мое тело рвалось туда, к ней…

Рыжий парик выглядел неплохо.

— Сделайте ему прическу, чтобы часть волос прикрывала лицо, — приказал я, расхаживая по кабинету. — Так, а теперь наша леди… учится плакать!

И я вспомнил ее слезы.

Я не должен думать об этом. Не сейчас. Не здесь.

Но тело помнит. Помнит тёплый стон, что вырвался из её губ, когда я коснулся её там, между ног. Помнит, как она сжималась вокруг моих пальцев, будто пыталась удержать не наслаждение — а самого меня.

— Ваше сиятельство, — прошептал Эрдингер. — Я… я не… умею плакать, как… женщина… Вы уж извините…

— Давай так, дорогая подруга, — оттащил я в сторонку Эрдингера. — Я знаю, на кого ты положил глаз. На Джоан.

Его лицо покраснело, как будто я вонзил нож.

— Да.

— Хочешь, чтобы она стала твоей?

— Да! — закивал Эрдингер, едва не капнув слюной.

— Значит, она либо твоя, либо ездит с ненавистным мужем по всем дипломатическим миссиям в качестве сопровождающей. Выбирая между неделями трястись в карете и слушать нравоучения супруга и тобой, выбор очевиден! Так что давай. Сыграй роль так, чтобы твой муж поверил! Это понятно?

— Но если он посмотрит вблизи, — произнес Эрдингер. — Он же все поймет.

— Вблизи он тебя не увидит. Только издали! — успокоил его я. — Так что давай. Все в твоих руках!

Почему он молчал столько времени, словно ему было плевать на жену, а тут внезапно о ней вспомнил? И тут же согласился обменять ее на бесценный артефакт.

Тот, ради которого он готов был душу вынуть, а теперь согласен отдать за жену? Неужели он ее любит так сильно? Нет, это не любовь.

Если бы была любовь, то он бы не ждал, не медлил.

Не люблю, когда все слишком просто. А если слишком просто, значит, где-то подвох.

— Бумагу! Чернила! — приказал я, а мне тут же подали.

И я стал писать ответ, назначая место встречи.

Глава 54

Стыд всё ещё жил в моих костях — тёплый, мучительный, он не отпускал меня даже тогда, когда я закрывала глаза.

Я пыталась представить, что всё это — кошмар, из которого можно проснуться, а не новая, необратимая реальность, в которой я — не жена, не графиня, не даже человек, а вещь, обладающая дыханием, пульсом и этим проклятым, предательским телом, которое откликается на его ласку.

Но в этом стыде медленно, как росток сквозь мёрзлую землю, проросло что-то иное — не страх, не отчаяние, а решимость. Чистая, холодная, без сомнений, без колебаний.

Я больше не хотела быть тем, кем он меня считает. Ни жертвой. Ни игрушкой. Ни даже «мышонком», которого он приручает, чтобы сломать по частям. Я хотела быть собой — хоть этой новой, израненной, но всё ещё живой. И если выход есть, я найду его.

Я встала неслышно, как тень, прижимая ладонь к груди, где всё ещё пульсировала чужая сила — не как бремя, а как напоминание: ты не одна. Есть кто-то, кто тоже сражался. И победил.

Я прошла мимо камина, мимо зеркала с трещиной, в котором ещё вчера видела своё отражение — бледное, с распухшими от слёз глазами и следами чужих пальцев на шее, — и не обернулась. Не потому что не хотелось, а потому что знала: если посмотрю, увижу не себя, а его желание, отпечатанное на моей коже, и снова почувствую ту сладкую, гнилую слабость, от которой мутило. Нет. Сегодня я не его. Сегодня я принадлежу себе.

Коридор за дверью был таким же, как и все остальные — каменные стены, потрескавшаяся штукатурка, портреты предков с лицами, искажёнными временем и злобой, будто они до сих пор помнили, как их изгоняли из семейной памяти, а теперь смотрели на каждого прохожего с презрением узников, знающих цену лжи.

Я шла медленно, прижимаясь спиной к холодной стене, как будто могла раствориться в ней, если понадобится. Воздух здесь был плотнее, насыщенный запахом плесени, пыли.

Я заглядывала в комнаты. Пустые спальни с ободранными обоями, библиотека, где книги гнили на полках, словно их содержимое было заразно, столовая с зачехлённым столом, будто ждали гостей, которые уже сто лет как превратились в прах.

Всё здесь дышало запустением — не просто забвением, а умыслом. Словно замок был построен не для жизни, а для хранения чего-то ценного.

Коридор в конце левого крыла, уходящий вниз, туда, где даже слабый свет из окон не достигал. Чёрная пасть, без единого огонька, без звука, без даже эха — будто пространство там проглотило саму возможность отклика.

Мне ужасно не хотелось туда идти. Словно все внутри противилось этой тьме.

Но я взяла себя в руки.

Глава 55

Я вспомнила лицо Рори — измождённое, окровавленное, но всё ещё с глазами, в которых горел огонь. Она не сдалась. И я не сдамся. Я глубоко вдохнула — втянула в лёгкие пыль, холод, страх, и всё это превратила в сталь. В решимость.