Вот великолепно. Просто замечательно. Беглянка от власти, заблудившаяся в Зачарованном лесу с заблудившимся же оборотнем-аристократом. Бабка бы точно меня прибила за такое.

— Ладно, — вздохнула я, отряхивая платье. Оно было в пыли, в каких-то листьях и, кажется, в следах от пыли чихания. — Значит, будем искать дорогу. Или делать вид, что так и задумано.

Он смотрел на меня с таким виноватым видом, что мне стало его жалко. Представляю, каково это — бывшему владельцу всех этих земель заблудиться у себя же на заднем дворе.

— Элис, прости. Я подвёл тебя. Опять.

— Да перестань, — махнула я рукой. — Ты же не специально. И потом, посмотри на это с другой стороны — Варлок теперь ищет нас где угодно, только не здесь. Потому что никто в здравом уме не забредёт так глубоко без причины.

Он хмыкнул.

— Здравая мысль. Хотя... — он принюхался, и его нос дрогнул, — ...здесь не так уж и безопасно. Чувствую... что-то.

От этих слов по спине пробежали мурашки.

— Что-то? Что именно? — прошептала я.

— Не знаю. Что-то... старое. — Он нахмурился. — Но далеко. Пока.

Мы нашли небольшую поляну, относительно сухую, и устроились на ночлег. Вернее, это громко сказано. Мы сидели на земле, прислонившись спинами к дереву, и отдыхали.

— Ладно, аристократ, — сказала я, печально вздыхая. — План на завтра? Или опять побежим куда глаза глядят?

— План, — он кивнул, становясь серьёзным. — Найти реку. Все реки в этих лесах впадают в Омутную. А от Омутной мы сможем выйти к Чёрному Кургану. А еще нам нужна мандрагора.

— Ага, — я поморщилась. — Та самая, что кричит и сводит с ума. Весело.

— Не веселее, чем чихающие сероборцы, — парировал он.

Тронул его, бедного, этот чих. Задел за живое.

Ночь прошла тревожно. Я то и дело просыпалась от каждого шороха. Каэлен же, казалось, не спал вовсе. Он сидел, прислонившись к дереву, и его глаза светились в темноте мягким жёлтым светом. Сторожил.

Утром нас разбудило не солнце, а настойчивое тыканье в бок чем-то твёрдым и любопытным.

Я открыла глаза и увидела... барсука. Небольшого, упитанного, с полосатым носом. Он с деловым видом обнюхивал мою юбку, явно заинтересовавшись запахом.

— Э-э-э, — сказала я ему. — Это не еда. Это я.

Каэлен, уже бодрствующий, смотрел на эту сцену с невозмутимым видом.

— Кажется, у тебя появился поклонник.

— Очень смешно, — я осторожно отодвинулась. — А может, он нас съесть хочет?

— Барсуки всеядны, но предпочитают червей, — просветил меня мой личный энциклопедист. — Хотя, учитывая твой сегодняшний аромат...

Я швырнула в него оставшимся сухарем. Он поймал его на лету с волчьей реакцией.

Барсук, обидевшись, что его проигнорировали, фыркнул и ушёл, оставив нас в одиночестве.

— Ну что, — поднялась я, отряхивая хвою. — В путь? На поиски реки и сумасшедшего корня?

— В путь, — кивнул Каэлен, протягивая мне руку.

Его пальцы были тёплыми и твёрдыми. И я подумала, что пока они держат мою руку, мне не страшен ни этот лес, ни Варлок, ни даже самые крикливые мандрагоры на свете.

Мы снова двинулись в путь. Теперь уже не бежали, а шли. Искали реку. Искали дорогу. И, по большому счёту, искали самих себя — тех, кем мы стали после бала, после чиха, после этой безумной ночи.

А лес вокруг молчал. И в его молчании было что-то обнадёживающее. Или это мне просто казалось.

Глава 22. Кричащий корень и барсучья нора

Мы шли уже несколько часов. Ноги гудели, спина ныла, а желудок начинал подвывать тихую, но настойчивую песню о несъеденном завтраке. Лес вокруг был прекрасен, не спорю. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, птички пели, всякая мелкая живность шныряла под ногами. Но когда ты устал, голоден и знаешь, что в любой момент из-за дерева может выскочить либо сероборец, либо что-то "старое", о чём говорил Каэлен, как-то не до эстетических восторгов.

— Ты уверен, что мы идём к реке? — спросила я, спотыкаясь о очередной корень. Казалось, этот лес специально усеян корнями, чтобы травницы помнили своё место. — Мне кажется, мы уже проходили вот это вот дерево с дуплом, похожим на удивлённого гнома.

Каэлен остановился, огляделся. Его благородный профиль был озарён выражением глубокой концентрации.

— Возможно, — сказал он наконец. — Все деревья в этом лесу выглядят немного... ошеломлёнными.

— Спасибо, что прояснил, — вздохнула я. — А по-простому, мы заблудились. Снова.

Вдруг он поднял руку, заставляя меня замереть.

— Слышишь?

Я прислушалась. Сквозь щебет птиц и шелест листьев доносился слабый, но отчётливый звук. Не журчание воды. Скорее... ворчание. Недовольное, упрямое ворчание.

— Это что, опять барсук? — прошептала я.

— Не думаю, — так же тихо ответил Каэлен. — Барсуки ворчат иначе. Это... настойчивее.

Мы осторожно двинулись на звук, пробираясь через заросли папоротника. Ворчание становилось всё громче. И вот мы вышли на небольшую поляну.

И увидели её.

Мандрагора.

Она не росла, она сидела в земле, как старый, сморщенный гном, недовольный всем на свете. Её корень и правда был похож на крошечное человеческое тело с короткими, толстыми конечностями. А на макушке красовался пучок листьев, торчащих в разные стороны с таким видом, будто их только что сильно удивили.

И она ворчала. Низко, горлово, словно жалуясь на свою судьбу, на качество почвы, на слишком яркое солнце и на наше присутствие.

— Вот чёрт, — выдохнула я. — Она и правда... не в духе.

— Это она ещё не кричит, — заметил Каэлен. — Ворчание — это просто её способ выразить лёгкое раздражение. Как я по утрам, пока не выпью чай.

— Надеюсь, она не пьёт чай, — пробормотала я. — И что нам теперь делать? Выкапывать? А если она закричит?

— Говорят, её крик может лишить рассудка, — сказал Каэлен с непроницаемым видом. — Или, по крайней мере, испортить настроение на весь день.

— Спасибо, это очень помогает, — я скрестила руки на груди. — Может, у бабки в рецепте было написано, как её выкапывать, не доводя до истерики?

Мы стояли и смотрели на ворчащий корень. Задача казалась невыполнимой. Как подойти к существу, которое и так