– Не явится! – уверенно пообещала Аленка, подбрасывая топор.

***

Свадьбу решили играть все же сегодня, раз уж настроились. Лебедяна, правда, платье порывалась чинить, говорила, к закату управится. Но это теперь такой ерундой казалось, что я только отмахнулась. Аленка в моем шкафу дивное платье откопала: красное, с накрахмаленным воротничком, а как к любимому кокошнику подходило!

В тереме царил предпраздничный хаос, тот самый, без которого, кажется, не обходится ни одна настоящая сказка. Я стояла посреди светлицы, а бабушка, ворча и причитая, кружила вокруг меня, будто пчела вокруг особенно непослушного цветка.

– Ну, повернись, Васька, дай на тебя поглядеть! – скомандовала она, отступая на шаг.

Я покорно повернулась. Платье для столицы было скромное, но для сказочного леса прямо скажем, провокационное. Яркое, нарядное, выше колена. Лебедяна, скрепя сердце, признала, что оно «вполне сносно для такого спонтанного мероприятия, хоть и совсем не оставляет возможностей для эффектных жестов», что в переводе означало «тут и махнуть нечем, чтобы настоечку наколдовать». На голове красовался кокошник, подаренный бабушкой еще на совершеннолетие, а на ногах – изящные, но совершенно непрактичные для снежных сугробов туфельки.

– Тесновато тут, конечно, – вздохнула Лебедяна, расставляя на столе резные деревянные чаши. – Всех гостей не вместить. Придется часть пира на поляне устраивать. Мавкам там накрою, они холода не боятся.

– Пока Кощей артефакт Мораны не найдет и не уничтожит, о весне можно забыть, – вздохнула я, глядя в заиндевевшее окно. – Быстрее бы, а то лес ведь так и под угрозой.

Бабуля, поправляя складки на платье, прищурилась и посмотрела на меня пристально, своим бабушкиным взглядом, проницательным и мудрым.

– А ты-то его любишь, своего Кощея? – спросила она прямо, без обиняков. – Или праздника захотелось, да перед подружками женихом похвастаться?

– Люблю, куда ж деваться. Его любить… это не как доброго и правильного королевича любить, бабушка. Любить хороших – это просто. А вот полюбить злодея, который однажды мир от нежити спас, а теперь свою злодейскую сущность из последних сил усмиряет, это сложнее. Но тем и интереснее. Кощей честный, а я честность больше всего люблю. И надежный он. Ругается, но лес спасает.

Баба Яга смотрела на меня, и постепенно ее суровый взгляд смягчился. В уголках глаз собрались лучики морщинок.

– Выросла ты, Василисушка, – прошептала она, и в голосе ее послышалась непривычная нежность. – Не в бабку, слава Лешему, а в мать – та тоже упрямая была, до последнего за правду свою стояла, за этого Премудрого наперекор мне вышла, до сих пор обиду поди таит. Ладно уж. Ты всегда умела в душах разбираться, потому я на тебя лес и оставила. Погуляю на вашей свадьбе, а потом поеду, детей своих навещу. Лису Патрикеевну повоспитываю хорошенько, а то совсем от рук отбилась, судя по твоим рассказам. Марью Моревну проведаю, матушку твою, гостинцев передам. А там, глядишь, и на пенсию, на теплые воды, с чистой совестью.

Она потрепала меня по плечу, и я улыбнулась, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Как это, сказочный лес без Бабы Яги? Мы хоть и привыкли, а всегда знали, что бабушка нас не бросит, вернется. Той надеждой и жили. А теперь что, самостоятельными стать придется? Чтобы скрыть накатившую тоску, я отвернулась к старому комоду, где лежала шкатулка с украшениями.

– Надо сережки подобрать, – пробормотала я, открывая крышку.

Внутри, на бархате, лежали изящные серьги с рубинами, почти под цвет платья. Я осторожно принялась их надевать, ловя свое отражение в потрескавшемся зеркале. И вдруг замерла.

Сквозь привычный утренний гул – ворчание бабушки, шуршание платья Лебедяны, завывание ветра за стеной – пробился новый, незнакомый звук.

Тихий, звонкий, настойчивый.