Мальчики забирают Полину с собой, все уходят, дом погружается в тишину. И меня придавливает бетонной плитой. Все чувства достигают эпицентра, а слёзы дают волю.

Рыдаю. Рыдаю так, словно оплакиваю ушедшего.

Я хороню нашу семью.

Только после трёх часов истерики вспоминаю, что вообще-то записана на маникюр. И радуюсь этому. Мне нужно отвлечься, нужна хоть какая-то передышка, иначе сожру себя сама.

Пусть Лена, мой мастер, лучше щебечет мне на ухо все сплетни, которые собрала. Пусть я лучше окунусь в чужую драму, чем буду участницей своей собственной.

Лена и правда меня отвлекает, я этому радуюсь. Съедаю аж три конфеты, шоколадные, с кремовой начинкой. По взгляду понимаю, что Лена видит изменения во мне, но, благо, ей хватает ума и такта, чтобы промолчать.

Если мне сейчас задать вопрос: «Что со мной?»

Либо я снова впаду в истерику, либо буду злой и агрессивной. И тот, и тот расклад меня не устраивает.

С новыми ногтями пудрового оттенка и с вырванной душой выхожу из салона.

Домой не хочу. К детям не хочу. К родственникам тоже.

Никуда не хочу. Но есть слово «надо».

Не успев сесть в машину, я словно в сюрреалистическом фильме ловлю взглядом знакомую фигуру. Паша улыбается, спина ровная, движения чёткие.

Он демонстрирует свою уверенность.

Той, которую сейчас держит за руку. И той, кого нежно целует в щёку.

Глава 4. Лиза

— Мам, прежде чем ты заглянешь в электронный дневник и увидишь там двойку, я сразу скажу… Это всё ещё деление.

Будь оно проклято, это деление… И я бы безусловно сейчас включилась в разговор с дочерью, если бы перед глазами не стояла картина, где мой муж с другой женщиной.

Полина продолжает что-то щебетать, из её слов я лишь понимаю, что она обещает исправить оценку. Что останется на дополнительные занятия с математичкой.

Киваю машинально, словно это совсем не я.

— Мам, у тебя всё хорошо? Честно, я была уверена, что ты станешь ругаться.

— Полиш, я услышала тебя. Не стану. Но оценку исправь, пожалуйста.

— Хорошо.

Она неверяще округляет глаза. Нет, я не деспот, не бью детей за оплошности и не наказываю за каждую двойку. Просто ведь у нас по математике полный абзац, это не первая двойка и даже не вторая.

Поэтому Полина боится, что я буду ругаться. Но сил на это у меня нет совсем.

Пока я ехала домой, приняла решение. Знаю, что после него будет сложно всем. И мне, и детям… и, возможно, даже Павлу.

Только я не готова к временной паузе, в которую не верю.

— Позови мальчишек, пожалуйста. У меня к вам разговор.

Полина кивает и убегает наверх, а через пару минут возвращается с братьями. Благо сегодня они не ссорятся, выглядят более-менее спокойными. И мне это на руку.

— Дети, есть кое-что, что я хочу, чтобы вы знали. И важно, чтобы вы услышали эту новость от меня.

— Мам, ты пугаешь.

Полина жмётся к Матвею, а тот опускает руку на её плечо. Между собой они собачатся всегда, но за сестру — горой.

— Я приняла решение развестись с вашим отцом. Пока не готова обсуждать причины, да и вряд ли вы поймёте. Просто хочу, чтобы вы знали: я и папа вас будем любить несмотря ни на что. Неважно, живём мы вместе или порознь. Думаю, что папа не будет против и оставит этот дом нам. Вы всегда сможете приезжать к нему в гости, когда захотите. Я препятствовать общению не буду.

Молчание.

Жду хоть какую-то реакцию. Но первые секунды — тишина.

А после крик и слёзы. Полинины. Она падает на пол, кричит, бьётся руками и ногами о кафель, рыдает так, словно уже хуже ничего в жизни быть не может.

— Мам, ты сошла с ума? Какой развод?

Матвей в шоке делает шаг вперёд, а брат его останавливает одним движением руки.

— А ты чё, не видишь, что наши родители давно уже не счастливы вместе? Ничего страшного, пусть разводятся. Они же всё равно наши родаки.

— Больной, да? — Матвей пихает брата.

— Сам ты больной. У Кривошеева вон родаки развелись, и чё, норм всё живут. Не будь Полиной номер два, ещё заплачь.

— Мальчики, прошу вас… Мне и так тяжело, не ругайтесь, пожалуйста. Полиша, иди ко мне

Тяну руки к дочери, но она только ещё громче начинает рыдать. Истерика становится невыносимой, достигая ультразвука.

Мальчики продолжают ссору, и вновь завязывается драка.

Во всём этом хаосе мои эмоции и чувства словно по щелчку отключаются. Я понимаю, что всё, что мы с Пашей строили долгими годами, сейчас рушится.

Но я имею право на то, чтобы принять такое решение. Любить мужа и быть обманутой я не хочу.

Лучше сразу уйти, пока не стало ещё хуже… А предел этому есть.

Весь этот гомон нарушает крик Павла. Он орёт, только войдя в дом, чтобы все немедленно угомонились.

— Что вы здесь устроили? Ни дня спокойствия. Ладно, Полина, она ещё ребёнок. Вы, — тычет пальцем на сыновей, — здоровые лбы, а всё решать вопросы ртом не научились. Лишу вас к чёртовой матери карманных средств и летом в трудовой лагерь поедете! Надоело!

— А, бать, надоело, да? — Матвей скалится недобро. — Наверно, поэтому вы с мамой разводитесь. Тебе семья наша надоела?

Паша переводит взгляд на меня, приподнимая бровь. А я лишь жму плечами.

Чего он хотел, когда говорил про чувства к другой? Моего понимания? Женской мудрости?

— Папочка, не бросай меня. Не уезжай.

Полина вскакивает с пола, несётся к отцу со всех ног, врезаясь в его бёдра. Обхватывает и продолжает рыдать, уже захлёбываясь собственными слюнями.

— Что ты им сказала?

— Правду, — выдаю тихо, но он слышит.

— Какую, мать его, правду?

— Что мы с тобой разводимся. Что мы продолжим любить наших детей так же сильно, только жить будем не вместе. Разве я сказала что-то не так, Паш?

— Ты всё сделала не так, Лиза. Ты сделала всё так, как не надо было делать.

Он берёт на руки дочь, прижимая к себе.

— Я просил паузу! А не развод!

Усмехаюсь, качая головой.

Он просил меня перетерпеть его загул и отношения с другой женщиной… Закрыть глаза на то, что у него есть не просто секс на стороне, а настоящие отношения с чувствами.