Мама всё тараторила и тараторила, возвышая образ Воронцова. Если бы только она знала, что Воронцов – причина, по которой я здесь оказалась. Но я не знала, как сказать им правду, как объяснить всё то, что случилось в моей жизни за последние дни.

– Мама, – начала я, пытаясь подобрать слова, но не зная, с чего начать.

В голове у меня был полный хаос. Что будет, когда они узнают, что Олег Воронцов – отец моего ребёнка? Как они воспримут это? А главное, как они отреагируют, когда узнают, что именно он едва не довёл меня до потери этого ребёнка? Отец и так еле смирился с новостью о моей беременности через ЭКО, а тут ещё такие новости…

Пока я мучительно подбирала слова, чтобы всё объяснить, мама, не дождавшись, пока я продолжу, резко встала и, решительно поджав губы, направилась к двери.

– Неприлично его держать в коридоре, – произнесла она больше для себя, чем для меня. – Он ведь волнуется за тебя, так что пусть зайдёт. Самолично приехал, переживает!

– Мама, подожди… – попыталась я остановить её, но она уже вышла за дверь, оставив меня наедине с папой.

Он не сказал ни слова, только продолжал держать мои руки, словно боялся, что я исчезну, если отпустит. Его тихая, почти молчаливая поддержка грела меня, но и усиливала мою тревогу. Что будет, когда Олег войдёт?

Мама вернулась в комнату с Олегом, и я почувствовала, как моё сердце пропустило удар. Он выглядел взволнованным, растерянным и уставшим, его взгляд метался по палате, прежде чем остановиться на мне. Мы встретились глазами, и я поняла, что он тоже не ожидал такого поворота событий. В его взгляде было столько всего – и вина, и страх, и раскаяние. Я не знала, что сказать.

Никто из нас так и не заговорил. Молчание затянулось.

Мама, казалось, уловила что-то в этой тишине, потому что её лицо напряглось, а взгляд стал подозрительным. Она прищурилась, будто пытаясь разобраться, что происходит между нами.

– Что-то тут не так… – начала она, но не успела закончить.

Олег нарушил своё молчание. Он не обратил внимания на моих родителей, словно их и не было в комнате. Воронцов смотрел только на меня.

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросил он севшим голосом.

Я не могла ответить, не могла даже взглянуть на него. Вместо этого я просто отвела глаза и демонстративно отвернулась, накрыв живот свободной рукой, стараясь показать, что не хочу с ним разговаривать. Я думала, что это заставит его уйти, но ошиблась. Олег, казалось, не собирался сдаваться.

– Вика, – снова заговорил он, голос стал чуть настойчивее. – Я просто хочу знать, что с тобой всё в порядке. Пожалуйста, поговори со мной.

Его просьба звучала почти умоляюще, но я не могла просто так забыть всё, что он сказал и сделал. Моя голова кипела от вопросов, страха и гнева. Как он смеет спрашивать, как я себя чувствую, после того, что произошло?

Отец хмурится, его взгляд становится тяжелым, и я понимаю, что он заметил наше напряжение. Его глаза начинают изучать Олега, словно пытаясь проникнуть в суть происходящего.

– Молодой человек, – наконец говорит он, его голос звучит твёрдо и немного сурово. – Что здесь происходит? Почему моя дочь не желает Вас видеть?

Я вижу, как Олег напрягается. Он делает глубокий вдох, будто готовится к чему-то трудному, и затем отвечает:

– Я виноват перед Вашей дочерью, за что мне ужасно стыдно.

Он ловит мой взгляд, и его глаза, полные раскаяния, смотрят на меня так, словно пытаются загладить всё, что он натворил. Впервые в жизни я вижу его таким уязвимым, почти потерянным. Его лицо, обычно жёсткое и уверенное, теперь отражает тревогу и сожаление.

– Мне очень жаль, что так получилось, – продолжает он, и его голос становится ещё мягче. – Я дурак, прости, если сможешь. Я знаю, что, скорее всего, не простишь, но я обещаю исправиться, если ты дашь мне шанс.

Он смотрит на меня так, как будто впервые видит меня по-настоящему, словно я не просто его подчинённая или женщина, которую он хотел контролировать, а человек, который важен для него.

– Я не хочу сейчас тебя волновать, – продолжает он после паузы. – Наверное, мне стоит выйти, но, как только тебе станет лучше, мы обязательно поговорим.

Я вижу в его глазах беспокойство, заботу, которые раньше казались мне чем-то недостижимым. Он действительно волнуется за меня, и это чувство накрывает меня волной новых эмоций, таких, к которым я не была готова.

Олег поворачивается, чтобы уйти, но отец вмешивается снова. Его голос поднимается на октаву выше, и я чувствую, как напряжение в комнате нарастает.

– Подождите, – отец резко поднимается с места, его взгляд становится острым словно нож. – Что значит, Вы виноваты? Вы что-то сделали моей дочери?

Он встаёт, готовый защитить меня любой ценой, его лицо напряжено, а руки сжаты в кулаки. Я вижу, как в нём закипает гнев, как он пытается понять, что происходит, и почему этот человек здесь в такой важный момент. Олег не отступает, его лицо остаётся спокойным, но в глазах блеснуло что-то опасное. Он явно не боится моего отца, но я понимаю, что это может привести к новой вспышке, к новому конфликту, который мне сейчас совсем не нужен.

– Пап, – говорю я, голос чуть дрожит, но я стараюсь сохранить спокойствие. – Всё в порядке. Прошу, не трогай его. Пусть уйдёт.

Отец бросает на меня удивлённый взгляд, будто не верит, что я могу защищать того, кто, как он понял, причинил мне боль. Но я просто не могу допустить ещё одного взрыва эмоций. Мне нужно время, нужно понять, что происходит, а для этого нужно, чтобы Воронцов ушёл.

Воронцов и отец обмениваются взглядами – в них нет страха, только твёрдое понимание, что сейчас лучше уступить каждому. Олег Владиславович делает шаг назад, не желая усугублять ситуацию, но я вижу, что ему тяжело.

– Хорошо, – тихо говорит он, его голос звучит почти умиротворяюще. – Я уйду. Но, Виктория, когда ты будешь готова, мы поговорим.

Он не спешит уходить, как будто всё ещё надеется, что я остановлю его. Но я молчу, просто смотрю в окно, стараясь не встречаться с ним взглядом. Слышу, как он выходит из палаты, и лишь тогда чувствую, как напряжение постепенно отпускает меня, хотя в груди всё ещё ноет от чувства, которое я не могу назвать…