— Я так и делаю, — тихо. — Без этой всей чепухи. Просто рядом. Насколько пустят.

— Вот и продолжай. И ещё. Не дави. Она имеет право на «нет». Имеет право на жизнь без тебя. Это не приговор тебе — это её право. Уважаешь — живи с этим. Но если она хоть на полшага откроет дверь — не трепи языком, а делай. Быстро, точно, без показухи.

Он налил ещё компота, посмотрел на фото матери на стене.

— Твоя мать как-то сказала мне одну вещь. Я тебе уже рассказывал, но ты тогда не услышал. Повторю, чтобы вбить: «Если женщина тебе нужна, по-настоящему, — какую бы боль ты ей ни сделал, — ты землю будешь жрать, но вернёшь её, если есть хоть крошечный шанс». Землю, Тим. Не посты писать, не речи говорить. Жрать землю. Делать. Молчать и делать. Шанс у тебя есть. Маленький. Потому что она тебя до конца не выжгла из памяти. Я это глазами видел. Но второй шанс — это не лотерейный билет. Это работа. Долгая. И без права на ошибку.

Я сжал пальцами стакан, пока костяшки не побелели. Горло стало узким.

— Понял, — сказал. — Понял, пап. Я не прошу у неё «как было». Я хочу исправлять, сколько позволят. И быть рядом, когда можно. И не врать — никогда больше.

— Вот это и делай, — кивнул он. — И ещё. Не делай из своей вины флаг. С ней жить можно только чистыми руками. Работу свою прикрути на один оборот — мир без тебя не встанет с позу. Звони прежде, чем лезть. Спрашивай. Уважай её «не хочу». И помни: ты не центр. Центр — её жизнь. Ты рядом, если заслужишь.

Мы доели. Он вытащил из духовки пирог, порезал криво, но щедро.

— Ешь, — сказал. — Чтобы сил хватало. На честность силы тоже нужны.

Я ел и молчал. В голове по очереди всплывали Викины глаза, Лерин смех, мои ночные дороги. В груди что-то вставало на место — не «легче», а «понятно».

Перед уходом я убрал со стола, вымыл посуду. Отец ворчал, что «я не развалюсь», но не мешал. На пороге он обнял меня крепко, как в детстве после драки во дворе.

— Держись, сын, — сказал тихо. — И не делай вид, что держишься — держись по-настоящему.

— Постараюсь, — ответил. — Спасибо, что не пожалел слов.

— Я старый, — махнул. — Мне можно говорить прямо.

Я вышел на лестницу. Пахло сыростью и чужими ужинами. Позвонил Лере — узнать, как она. Написал Вике коротко: «Если завтра нужна помощь — я рядом. Если нет — просто скажи». Стер и написал иначе: «Как ты? Если что — скажи». Отправил. Положил телефон в карман и пошёл вниз, по ступенькам.

Хотелось земли — в прямом, почти физическом смысле. Чтобы под ногами было твёрдо. Чтобы хватило сил делать, а не говорить.

ГЛАВА 16

ГЛАВА 16

Я проснулась с чёткой мыслью: хочу выбраться из дома. Не в онкоцентр, не на работу, а просто — без повода и без спешки.

Впереди выходные. Позвонила Лере:

— План такой: покупки, кино, ужин.

— Покупки? — Лера мгновенно проснулась. — Я надеюсь, это то самое слово, которое я думаю?

— То самое. Но без кредитов и истерик, что нам нужно всё и много.

— Мам, я в тебе не сомневалась, — засмеялась. — Но я всё равно надену удобные кеды. Мы же будем ходить до потери пульса?

— До разумной усталости, — сказала я и впервые за долгое время поймала себя на предвкушении.

К обеду мы были уже в торговом центре. Толпы людей, запах кофе и новой обуви. Музыка отовсюду. Лера взяла меня под руку:

— Начнём со свитеров или сразу к «платьям для рок-звёзд»?

— С базовых, — сказала я. — Но одну «рок-звезду» можно.

Мы шли по магазинам, как по квесту. Я мерила простые джинсы, белую рубашку, мягкий свитер цвета тумана. Лера крутилась вокруг, завязывала ремни, закатывала манжеты, шипела продавцу: «Нам, пожалуйста, без вульгарности». В примерочной я посмотрела на себя — без жалости. Волосы отросли, мягкими волнами немного ниже плеч. Лицо — спокойное. Шрам на ключице видно только мне. Я улыбнулась зеркалу — без «ну так себе».

— Берём? — Лера запихивала в пакет свитер.

— Берём, — сказала я. — И то чёрное платье.

— Обожаю тебя, — Лера подпрыгнула и обняла. — Моя мама возвращается в строй.

Мы взяли пару футболок, новые кроссовки, вот эти, в которых удобно жить, я неожиданно для себя купила ярко-красную помаду. Потом Лера, не спрашивая, записала нас в салон на «быструю укладку», но в коридоре к салону я остановилась:

— Знаешь что? Давай не укладку. Давай стрижку стильную.

— Боже, мам, я не думала, что услышу это от тебя, — Лера захохотала. — Пойдём, сделаем «стильно».

Парикмахер выслушала меня, подхватила прядь, примерила длину. Ножницы щёлкнули. Волосы падали на пол. В зеркале проступала другая я — не «после болезни». Чуть короче, чуть резче линия. Лера стояла сзади, снимала видео «для нас»:

— Мам, тебе идёт. Очень. Ты прям… ты.

— Хорошо, — сказала я и почувствовала, как внутри оживаю.

Пока сушили, мы успели сделать маникюр — короткий, аккуратный, без камней и стразы, просто чистый цвет. Я выбрала тот самый красный. Лера — молочный. На выходе она сунула мне пакет с помадой:

— Это — под ногти.

После салона мы, как нормальные, зашли в фуд-корт за кофе и чем-то вредным. Я взяла картошку фри, Лера возмутилась:

— Врач увидит — убьёт.

— Врач не увидит, — сказала я и съела хрустящий уголок. — И я сегодня живу.

Мы пошли в кино на лёгкую драму. Я смеялась в нужных местах, в паре моментов плакала беззвучно. Лера протянула салфетку — без комментариев. Так было правильно.

Вечером выбрали небольшой ресторан на втором этаже — светлые стены, нормальная еда, окна на город. Я попросила бокал вина. Лера — тоже. Мы сидели у стекла, люди внизу шли как водопад.

— Мам, — Лера вертела соломинку, — можно вопрос? Только без дрессировки меня взглядом.

— Пытайся.

— Что ты думаешь о папином «возвращении»?

— Ничего.

— Совсем? Так не