С противным шорохом из-под головок магнитофона выполз розовый хвост ленты, катушка завертелась, хлеща розовым концом по пластмассе корпуса. Я подошла к магнитофону и остановила бессмысленное вращение. Алексей стоял, подрагивая мускулами, и смотрел на меня пожирающих взглядом. А я стояла, совершенно голая, перед ним, таким высоким, широкоплечим, злым, сильным.

— Это и есть твоя любовь? — Я смотрела Лехе в глаза. — Дурак ты, амиго. Ты, как тот глупый крестьянин в китайской сказке, жаждешь заполучить золотого дракона, а управляться с ним не умеешь. Все, что смог крестьянин — запрячь волшебного зверя в плуг, чтобы вспахать свою жалкую рисовую делянку.

Леха взял меня за плечи.

— Кира, что ты творишь, а? Что ты творишь⁈ Ну, не хочешь замуж — не надо. Давай будем просто встречаться, а? Нам же хорошо вместе! Я не хочу никого, кроме тебя! Нам никуда друг от друга не деться, Кира!

— Просто встречаться? А мы так и встречались. Разве нет? Только я так больше не хочу. — В мозгу вдруг вспыхнуло слово, которое я боялась произнести вслух, но это слово было самым точным. И я произнесла его. — Мне скучно с тобой.

— Чего? Скучно⁈

Он больно встряхнул меня за плечи. А у меня внутри стремительно сжималась невидимая пружина, там, в солнечном сплетении. И я даже боялась подумать, что со мной произойдет, когда она лопнет.

— Ну почему, Кирюша? Мы же… Нам же так хорошо было…

— Я не хочу никаких встреч, — упрямо твердила я.

— Почему⁈

— Потому что…

— Ну? Ну, что? Говори!

— Потому что… я… Я не люблю тебя, Леша. Никогда не любила. Мне льстило твое внимание, ты очень красивый, классно целуешься и чертовски хорош в постели… Но и только.

Я все-таки сказала это вслух? Наконец-то сказала.

Судорожно стянутая пружина внутри меня начала ослабевать, раскручиваться обратно тихой щекоткой где-то там, под ложечкой. Мне было очень страшно произнести эту неудобную правду, но я сказала.

— Вот так, значит… Никогда не любила, да? — Алексей помрачнел, на скулах проступил нервный румянец. Он склонился к моему лицу. — А когда на моем елдаке скакала — любила? Когда подо мной стонала «Лешенька, еще, еще» — тогда любила? А может тогда любила, когда отсасывала?

От этих слов меня прошило болью, словно электрическим током. Я вдруг разучилась дышать, как-будто меня с размаху пнули под дых. Леха побледнел, выпустил меня и отступил. А во мне словно бомба взорвалась. Вспышка, шок, а когда рассеялся дым — только черный пепел кругом. И горечь на губах.

Я с трудом вдохнула и заговорила, глядя в синие глазищи без страха, с вызовом.

— Я не Кирюша, не Кирюхин, не «малышка» и не «пушиночка». Мое имя Кармен Ларти́к. Мой отец — потомок французских аристократов. Моя мать — самая красивая женщина Советского Союза. На журналистском факультете МГУ я была одной из лучших, у меня больше двадцати побед в студенческих и профессиональных конкурсах. Мои статьи и очерки публикуются в ведущих изданиях. Я играла в сборной факультета и в сборной университета. Я говорю на пяти иностранных языках. А петь я училась у оперной дивы Большого театра. А еще я играю на фортепиано и на гитаре. А кто ты без своего бати и без своей матушки? Смазливое ничтожество. Ты хотел сделать мне больно? У тебя получилось. Хотел меня унизить? Сначала допрыгни, чико.

В это короткое «чико» я вложила все презрение, клокотавшее внутри.

Алексей застыл столбом. Сжатые губы побелели, глаза сверкали так, что, казалось, вот-вот перегорят и лопнут, как перегревшиеся лампочки. Я не стану искать свои несчастные трусы, не стану собирать по комнате свою разорванную одежду. Такого удовольствия я ему не доставлю. Пусть подавится этими позорными трофеями.

В тяжелой, холодной тишине я вышла в коридор, влезла в валенки, натянула на голое тело шубу, закинула на плечо сумку и вышла из квартиры.

Ну вот и все. Кармен завязала.

Свобода?

* * *

Я чувствовала себя пулькой, выпущенной из рогатки. От мороза сразу защипало коленки, онемела голая задница. Про передницу вообще молчу, там все схватилось мелкими сосульками, жгло и щипало. Хорошо, что шуба длинная. «По морозу босиком к милому ходила…» — пела великая Лидия Русланова. «Ха-ха» три раза. Я вот по морозу с голой манькой от «милого» убегаю.

Резво проскакала дворами и оказалась перед знакомым деревянным домом в два этажа. Здесь мое родовое гнездо, моя родная нора. Я взлетела по пропахшей кошками лестнице, заскочила в квартиру и защелкнула оба замка. Теперь быстрее под горячий душ, а еще лучше залечь в горячую ванну, чтобы отогреться. Стоя под душем, я вымывала, выцарапывала, выскребала из себя все Блиновское, ставшее ненавистным и омерзительным. Потом выпила большую кружку крепкого сладкого чаю и пошла копаться в шкафу. Мне нужна хоть какая-нибудь одежда.

В родных закромах, пропахших нафталином, мандариновыми корками и сухой полынью, я нашла женские голубые панталоны с начесом, несколько пар хлопчатобумажных чулок с резинкой, застиранные мужские треники с вытянутыми коленками, дедовские рубашки и шерстяной спортивный костюм, темно-синий, почти новый. А еще в шкафу нашлось множество вязаных носков и три женские вязаные кофты. Я надела все, что потеплее, и оглядела себя в зеркало. Пугало из меня что надо! Только мне плевать, под шубой все равно не видно, чего там на мне намотано. Зато теперь я могу спокойно дойти до общежития.

* * *

В спортзал я вбежала, опоздав почти на полчаса. Игра замерла на мгновение, все уставились на меня. Женя и Михаил уже успели огорчиться, что я не пришла, и теперь их лица осветились радостными улыбками.

— Ура! Наших прибыло!

— Молодец, что пришла!

— Давай скорее! Нам тебя не хватает!

Я нырнула в дверь девчачьей раздевалки, а через пару минут уже встала на площадке, среди девушек, и с наслаждением включилась в игру. Как будто и не было со мной сегодня ничего другого, кроме этой азартной, радостной беготни, звонких ударов по мячу, скрипа обуви о крашеный пол школьного спортзала.

В половине девятого на пороге возникла сторожиха и побренчала колокольчиком. Сообщила, что пора закругляться, через пятнадцать минут она закроет зал и выключит свет. Мы дружно собрались, сложили мячи в шкафчик для инвентаря и высыпали через запасной выход на темную стылую улицу. Кто-то пустил по рукам большой китайский термос,