Кармен. Комсомол-сюита
Пролог
Российская глубинка, лето 1953 года
Пасмурный день быстро превращался в сырую ночь. По оконному стеклу изредка постукивали мелкие капли. Катя никого не ждала сегодня. От резкого, требовательного стука в дверь она вздрогнула и поспешила в коридор, испугалась, что стук разбудит сестру, которая легла вздремнуть перед ночной сменой.
За дверью стояла молодая красивая женщина с маленьким ребенком на руках. Не спрашивая разрешения, она шагнула через порог.
— Не ждала? А я вот больше ждать не могу, — сказала гостья.
— А… вы к кому? — растерянно спросила Катя. — Вы к Зине? А она сейчас спит, перед ночной…
— Я к тебе, Екатерина.
Катя растерялась еще больше.
— Оставь его! По-хорошему прошу, оставь! — горячо заговорила гостья, глядя в глаза с отчаяньем и болью. — Семья у нас, нормальная семья, ребенок вот… сын. На что он тебе? Встретишь еще, парней вокруг полно.
От догадки Катя побледнела и схватилась за занавеску, которая скрывала вешалку с одеждой.
— Я… Мне никто не нужен! Я никого не держу! — выпалила она пересохшим ртом. — Я никакого повода не давала…
— Неужели? — Женщина сощурила глаза. — Тогда чего ж он с ума сходит? Как с цепи сорвался! Если ты ему повода не давала, не стал бы он так белениться. Прошу, гони его в шею! Не разрушай семью, мы ведь только жить по-человечески начали. Сын ведь у нас растет… Посмотри, вылитый Николай.
Она подхватила малыша и сунула чуть не в лицо Кате. Тот захныкал, скривил пухлые розовые губки и начал тереть кулачками глаза, он хотел спать.
— Да что же это? Честное слово, не держу я вашего мужа и поводов ему не давала. Кого хотите спросите, я и слова ему не сказала, даже не смотрю в его сторону. Не нужен он мне!
Катя не знала, как еще убедить нежданную гостью, какие еще сказать слова, чтобы та поверила.
— А тебе и говорить не надо, — возразила женщина. Малыш начал плакать. — Николай как тебя на улице видит, так готов за тобой бежать, как пес, все время в мыслях своих, как в дыму, ничего рядом не видит, нас не видит… — Она упала на колени, прижимая уже в голос ревущего ребенка. — Уезжай отсюда! Пока чего хуже не случилось, уезжай! Видишь, на коленях перед тобой стою. Хочешь, руки целовать буду, только уезжай, гадина ты проклятая! И что в тебе такого, что чужие мужики по тебе с ума сходят⁈ Я-то что, уродина? Кривая, горбатая? Все ведь хорошо было! А месяц назад он, как очумелый, из дома уходить начал, пропадает где-то часами… Люди говорят, что вокруг твоего дома, как бешеный волчара, бродит, на окна смотрит. Уезжай! Я за мужа бороться буду. В горком пойду, прокурору напишу, что ты шлюха продажная, за деньги с чужими мужьями спишь, ославлю так, что до смерти не отмоешься! Дрянь! Потаскуха!
От ее крика, от детского плача, от ужаса обвинений у Катерины все поплыло перед глазами, ее затошнило. Каждое слово било наотмашь, лицо горело как от жгучих пощечин. Катя судорожно вздохнула и попыталась поднять гостью с колен.
— Встаньте! Встаньте, пожалуйста… Я ни в чем перед вами не виновата и мужа вашего не завлекала! Не нужен он мне, не люблю я его! Вообще никого не люблю! Я не знаю, зачем он за мной ходит, и знать не хочу!
В дверях комнаты появилась заспанная сестра Зинаида. Ее глаза округлились, бледное лицо окаменело. Она кинулась помогать Кате поднимать с колен заплаканную женщину с ревущим малышом на руках.
— Уходите, Аделаида, идите домой! — заговорила Зина. — Грешно вам! Грешно на девочку-то наговаривать, она ни в чем перед вами не виноватая! А то, что Николай ваш с глузду сдвинулся, так то его мужицкий грех. Кобель-то он и есть кобель, прости господи. Знали ведь, за кого замуж выходили! Весь город знает, что Николай тот еще ходок по бабам-то… И все вас предупреждали. А вы тогда решили, что перевоспитаете его, кобеля…
Аделаида поднялась, продолжая крепко прижимать к груди плачущего сынишку.
— Знала… Знала, — согласилась она и по ее красивому ухоженному лицу потекли слезы. — Люблю его… Все я знала.
Она вытерла белоснежным надушенным платочком заплаканное лицо, поцеловала зареванного малыша в кудрявую макушку и вздохнула.
— Кобель, конечно, — сказала она, успокаиваясь, — вы правы, Зина. Только я буду бороться за Николая и семью нашу разрушать никому не позволю. Так что лучше вам уехать отсюда, Катерина. Не даст он вам покоя, пока своего не получит. В этом городе вам друг от друга никуда не деться. Да и я не стану мириться с вашим присутствием. Уезжайте, пока не поздно.
Она повернулась и вышла, не прощаясь.
Катя прижалась спиной к косяку входной двери и съехала на пол, ноги не держали. Ее била нервная дрожь. Сестра Зина стояла рядом, прижав руки к груди, и качала головой, тихо причитая: «Божечки мои, что ж это такое деется…».
Потом они сидели на кухне и пили чай с травами. Немного успокоившись, Катя заговорила:
— Что же теперь делать-то, Зиночка? Не дадут они нам спокойной жизни. Ну чего им всем от меня надо?
Сестра поставила свою кружку на стол и тяжело, протяжно вздохнула.
— Чего надо, чего надо… Того. Того самого. Он ведь чего с цепи-то сорвался? Дождался, когда тебе восемнадцать-то стукнет, вот и все дела, — заговорила она. — Теперь не отвяжется, пока не спортит, а там-то сразу интерес потеряет. У него всегда так.
— Я не понимаю… — отозвалась Катя. Ее снова начало потряхивать, руки замерзли, пальцы свело судорогой.
— Некому за нас с тобой заступиться-то, — продолжала Зина. — Был бы отец жив, хоть и больной, а все ж таки отвадил бы Кольку-кобеля. А так-то че… Вот у меня через месяц отпуск подойдет, так давай и поедем куда-нибудь, а? Отдохнем, погуляем. А Колька-то, глядишь, за то время охолонет, поостынет, да Аделаида ему мозги вправит. А, сестренка?
Катя кивнула. Она согласна. Только бы скрыться от этого кошмара, от косых взглядов, от этих вязких, мерзких сплетен. И ладно бы действительно Катя была в чем-то виновата, позволила себе чего-нибудь
