Николая сотрясала жаркая дрожь, он попытался втиснуть колено Кате между ног. И тут что-то произошло, она не могла себе объяснить, но ее тело как-будто само воспротивилось, взбунтовалось. Катя вдруг уперлась руками в его плечи, отталкивая, резко подтянула колени и как-то так получилось, что ударила его коленом в лицо. Вскочила, разгоряченная, растрепанная, обозленная.

Николай вскрикнул, схватился за лицо.

— Что ж ты творишь, дуреха⁈

Он убрал руки и уставился на окровавленные ладони. Катя увидела, как под носом у него расплываются кровавые усы, как из разбитой губы тянется красная нитка на подбородок. Она вздрогнула, засуетилась.

— Сейчас… погоди, я сейчас… — пролепетала она и бросилась к коробке с аптечкой. Надергала из лохматого комка ваты несколько кусочков и подсела на край кровати. Николай лежал на спине и как-то по-детски, обиженно шмыгал разбитым носом. Катя начала осторожно промакивать кровь на его лице. А он поймал ее руку и прижал к губам.

Другой рукой она стала легонько гладить его по лбу, по красивым густым бровям. Николай прикрыл глаза, а она продолжала гладить его лицо. В какой-то момент ей показалось, что он задремал. Едва дыша, очень, очень медленно Катя поднялась с постели и на цыпочках вернулась в кухню. Плеснула в стакан холодной воды из крана и залпом выпила. «В этом городе вам друг от друга никуда не деться», — прозвучал в голове голос Аделаиды. Ой, мамочки…

Утром вернулась с работы Зинаида. Очень удивилась, что дверь в квартиру оказалась незаперта. Она прошла в кухню, увидела на столе чашки с недопитым чаем. Значит, к сестренке кто-то вчера в гости приходил.

— Ка-а-ать? — позвала она сестру. Но никто не отозвался.

Зина прошла в комнату, хотела разбудить сестру да переодеться, и застыла, как вкопанная. Катина постель стояла разворошенная, покрывало комом в ноги сдвинуто, подушка в угол затиснута, на краю простыни бурые пятнышки засохшей крови, а под кроватью клочки ваты в крови.

— Катя-а-а… — только и смогла выдохнуть Зинаида. Опустилась без сил на пол, закрыла руками рот и закачалась в немом причитании. Что ж такое деется-то, божечки мои?

Катерины дома не было. Шкаф стоял распахнутый, на полу выпавшая с полки одежда, чемодана, что на шкафу хранился, нет. На своей постели Зина нашла записку: «Зиночка, прости! Потом все расскажу. Прощай!»…

Глава 1

Кармен

Лето 1976 года

Какая же я дура! Романтическая идиотка! Знала же, что Вадька кобелина. И все равно повелась, как безмозглая овца, на его сладкие речи. Дура! Тысячу раз дура! Только теперь уже назад не отыграть. «Фарш невозможно провернуть назад», — говорил один мой приятель, шеф-повар в валютном ресторане.

Я дремала в кресле самолета под равномерный гул моторов, а в голове нудно зудели унылые мысли. Их невозможно было ни заглушить, ни выгнать. Зудели, жужжали, как противные, нахальные навозные мухи. Я снова и снова вспоминала ту дурацкую вечеринку в студенческой общаге. Мы отмечали окончание учебы и делились смелыми планами на собственное грандиозное будущее.

Оно, конечно, решалось в институтской комиссии по распределению, но я уже знала, что мой замечательный папа выхлопотал мне так называемое свободное распределение, я сама могла выбрать куда податься за славой и высокой зарплатой. Родители ждали меня в Париже. Они очень хотели, чтобы я осела в благополучной солнечной Франции и обрела там свое большое человеческое счастье. По крайней мере, мама точно мечтала об этом.

А я мечтала быть с Вадимом, хотела быть его единственной и неповторимой. Мой одногоршечник и однокашник по интернату, с которым потом за компанию поступили в МГУ на один и тот же факультет, на журналистику. Стройный красавчик с тонкими, капризными чертами лица, ужасно похожий на британского рок-музыканта Дэвида Боуи, и прическа у него была такая же.

— Все вы одинаковы… алчные сучки, — бубнил Вадик, прихлебывая коктейль из высокого стакана. — И все хотите одного — свалить из Рашки, желательно под богатого Ганса или Жана, а лучше всего под Джона… Дырокол вам в задницу! А я чем хуже? Шмотки такие же, бабло валютное тоже есть, бухло, музон… Чего вам еще надо, сучки?

— Вадик, успокойся! Ты лучше всех Гансов и Джонов! — наперебой верещали наши девчонки. — Хочешь, мы все с тобой будем, по очереди. Правда, девочки?

И мы дружно взвыли «о-йес». А остальные парни ржали, как кони, и хлопали Вадима по плечу. Красава! Легко и изящно развел всю девчачью половину группы на бесплатный секс.

Правда, до дела дошли немногие. А точнее, таких целеустремленных дур оказалось всего три — я, Ритка и Марисоль. Разница между нами, кроме внешности, была еще и в том, что я и Ритка были дочерями советских дипломатов, а Марисоль была дочкой настоящего испанского антифашиста. В остальном, то есть по конструкции и физиологии — обычные сики в ботах, в базовой комплектации, как говорил наш одногруппник, мотоциклист Валерка, — «сиськи-письки-ноль мозгов». Валера, как же ты был прав!

Я готовилась покорить Вадика, сразить наповал своей неземной красотой и изощренной фантазией, чтобы он офонарел и понял, что я и есть его судьба. Для этого у меня было все — желание, юное гибкое тело, отсутствие препятствия в виде девственной плевы и обалденное французское белье. Я была уверена, что у Ритки и Марисоль против меня просто нет шансов. Я же вылитая Клаудиа Кардинале из фильма «Красная палатка», как уверяли меня все знакомые моих родителей, только у меня волосы длинные, а у Клаудии каре. Ритка же была пегой, полненькой, круглолицей девахой, похожей на какую-нибудь деревенскую Машку с Поволжья, а Марисоль была носатой, рослой, масластой кобылой, на ней пахать можно. Такие крупные девушки для романтической любви не подходят, это я знала точно.

Когда я подкралась к двери в комнату Вадима, во всеоружии своей дебильной решимости и французского белья, я услышала характерные звуки — ритмичный скрип металлической койки, охи-ахи в такт и стоны Вадика. Я тихонько, по-воровски, толкнула дверь, она оказалась не заперта, и увидела ровно то, что должна была увидеть — ангел моих грез сосредоточенно распахивал поляну с пошлейшим именем Анжела, то бишь Ангел… Твою ж дивизию…

Когда-то я прочитала, что имя Вадим происходит из персидского наречия и означает «миндаль». Прелесть и легкая горечь. Только