чтобы объясниться. Вы специально дождались, когда ее старшая сестра Зинаида уйдет на работу в ночную смену. Я верно излагаю? — Подняла на Николая Петровича по-детски распахнутые глаза и мультяшно захлопала густо накрашенными, длинными ресницами.
Он неуверенно кивнул.
— В тот вечер вы волновались и для храбрости приняли алкоголь. Однако не рассчитали дозу и на момент встречи с объектом были уже сильно пьяны, — продолжила я спокойным, ласковым голосом. Ни тени упрека, только чистая человеческая любовь к ближнему. — Гражданка Щербакова попыталась улучшить ваше состояние, для чего предложила вам выпить крепкого чаю. Далее вы попытались объясниться с Екатериной. Не встретив понимания, попытались применить физические аргументы. Однако… — я сделала эффектную паузу и с некоторым злорадством наблюдала, как меняется лицо моего оппонента. — Однако вы не были готовы к конструктивному диалогу, вы стремились присвоить физическое тело Екатерины Щербаковой, поскольку это было вашей навязчивой идеей. Когда вы переместились из кухни в комнату, на постель, гражданка Щербакова оказала физическое сопротивление. В ходе короткой борьбы вам разбили нос. Екатерина оказала вам первую помощь. В это же время на ваш организм начало действовать снотворное, которое перепуганная девушка добавила в ваш чай. Интересно, почему она так вас боялась? Не подскажете версию?
Я снова по-детски заглянула ему в глаза. Ох и стерва я была в тот момент… Знала, знала, что больнее всего бывает от этой теплой интонации любви и всепрощения. Я подхватила этот приемчик у одного следователя, когда проходила практику в каникулы и осваивала жанр криминального очерка.
Блинов побледнел. На лице отразилась боль, которую он старался скрыть сейчас. Может сердце прихватило, а может совесть озверела. Не знаю, только по его лицу пробежала волна мелких гримас, как от физической боли, которую пытаются подавить силой воли, но получается фигово.
— Вы уснули быстрее, чем добрались до желанной цели. Увы. Екатерина не стала ждать вашего пробуждения, собрала чемодан и села в первый же проходящий поезд. Когда вы проснулись и не обнаружили девушки, вы осмотрели место происшествия. Беспорядок в постели и пятна вашей крови из носа создали иллюзию успешного соития. И вы сами себя убедили, что у вас все получилось. По первому пункту все. Теперь второе. Вы как-то заметили, что я — вылитая мать. Это верно.
Я положила перед ним фотографию, на которой стояла с мамой рядом. Мы были похожи как близняшки, только платья у нас были разные. Николай Петрович взял фото в руки и долго смотрел, блестя бисеринками слез, застывших на густых ресницах.
— Как верно и то, что я — вылитый отец.
И я положила перед ним фотографии двух младенцев и фото, где я стою в обнимку с папой. И с ним мы были чертовски похожи.
С шорохом открылась дверь в кухню. На пороге стояла… гинеколог Люсинская, Аделаида Федоровна. За ее плечом возвышался Алексей и сверкал своими невероятными синими глазищами. Мне стоило усилий не дернуться и не вскочить из-за стола.
— Добрый вечер, — поздоровалась я вежливо и глянула на свои часики. У меня еще оставалось несколько минут.
На Николая Петровича было тяжело смотреть. Он как-будто постарел на десять лет и стал уже в плечах.
— Ну и третье. Я думаю, ваша супруга, как медик, это оценит.
Я пододвинула к краю стола листок с таблицей, отпечатанной на машинке. Люсинская взяла листок и быстро пробежала глазами. На губах у нее появилось подобие улыбки.
— Это расклад по группе крови, — продолжила я уже более жестким тоном. — Дело в том, что моя группа крови могла появиться только в результате слияния крови моей матери и мужчины, который является моим реальным, биологическим отцом. Если бы это были вы, Николай Петрович, у меня была бы совсем другая группа крови. В таблице это указано.
Люсинская начала тихо смеяться. У Алексея на скулах горел нервный румянец. Казалось, еще минута и парень испепелит отца глазами.
— У меня все. Вы мне не отец, — жестко проговорила я, глядя в лицо Блинова-старшего, потом повернулась и прямо посмотрела на Алексея, — а ты мне не брат.
В гробовой тишине я собрала фотографии, сложила в пакет и встала из-за стола. Я уложилась в десять минут, как и обещала, и не желала задерживаться в этом доме ни минутой дольше. Листок с таблицей групп крови я оставила «святому семейству», пусть наслаждаются. Схватила в охапку свое пальто и шапку, сама открыла дверь и пулей вылетела из этой чертовой квартиры.
Спускаясь по лестнице, кое-как натянула пальто, нацепила шапку. Выбежав из подъезда, прижалась спиной к стене дома, и тут меня прошибло — слезы потекли ручьем вперемежку с нервным смехом. Из подъезда с грохотом выскочил Лешка, на ходу запахивая куртку, и, не заметив меня, пробежал за угол. Я осторожно проскользнула вдоль стены в другую сторону, вышла на улицу и бегом побежала к дому, в котором меня ждала Зинаида. Домой! Хочу домой.
* * *
Родовое гнездо красавиц Щербаковых выглядело скромно и как-то старообрядно, что ли. В маленькой кухне стоял деревенский буфет с застекленными дверцами и кухонный стол с выдвижными ящичками и распашными дверками, покрашенный темно-синей масляной краской. Табуретки, сколоченные еще моим дедом, с полулунной прорезью в сиденье, покрашенные той же краской.
Весь пол в квартирке застелен половиками с серыми и цветными полосами. В проходной комнате стол под гобеленовой скатертью, венские стулья с гнутыми тонкими спинками, кровать-полуторка с панцирной сеткой, застеленная белоснежным пикейным покрывалом. Подушка взбитая стоит уголком под кружевной накидкой, связанной крючком.
А в дальней комнате в углу большой шифоньер светлого дерева, с зеркалом во весь рост посередине. И такая же кровать-полуторка, с подушкой под кружевной накидкой, только застелена не белым, а розовым покрывалом. Стена над кроватью закрыта забавным гобеленовым ковриком с оленями на лесной полянке, с длинной бахромой по нижнему краю.
Я видела такую обстановку в журналах и книгах про довоенную жизнь. Кажется, в этой квартирке время остановилось, законсервировалось. И только новенькая газовая плита на кухне да приземистый холодильничек «Саратов» с рифленой дверцей говорили о том, что здесь все же живут вполне современные люди.
Санузел был отделен от коридора деревянной стенкой, в которую еще мой дед врезал две двери — в туалет и в ванную, разделенные фанерной перегородкой. И все выкрашено масляной краской, только не синей, а светло-розовой. Между раковиной и ванной притулилась круглая стиральная машина с резиновыми валиками для отжимания белья.
— Ну вот,