и в прошлом были единичные случаи чрезмерного употребления наркотиков, эпидемический характер аддикции в современном обществе обусловлен культурными нормами, которые стимулируют изоляцию или как минимум игнорируют ее. Тенденция к наркомании в одиночестве является если не обязательным признаком, то по крайней мере показателем зависимости; в этой тенденции, как через увеличительное стекло, просматривается образ жизни и общения, где возможность напиваться сколько тебе вздумается идет рука об руку с развитием проблем. Очевидная причина этого – стремление избегать таких контактов с людьми и таких ситуаций, которые позволяли бы усомниться в правильности нашего поведения или противоречили бы ему. Я, как и другие, сортирую активности и отношения по признаку доступа к ништякам. Как правило, я старалась избегать контактов, не предполагавших получения кайфа, но если мое участие было неизбежно, то мне требовался «разогрев», чтобы такой контакт было проще перенести. Друзья, не поддерживавшие моего круга деятельности, теряли статус моих друзей, и по мере того как прогрессировала моя зависимость, друзей у меня, естественно, оставалось все меньше. Те друзья, которые у меня все-таки сохранились, либо те, с кем у меня развились новые отношения, вынуждены были подыгрывать мне в том самообмане, что у меня все нормально (поддакивая моему выбору). Ли – так звали подружку, вместе с которой мы работали официантками в бургерной; я записала ее в категорию «друзей», поскольку ей нравилось отрываться так же, как и мне. Однажды после отпуска она вернулась и рассказала, что была на лечении. До сих пор помню, какой шок меня охватил, после чего я сразу с ней порвала. Не помню, отшатнулась ли я от нее в тот самый момент, но знаю, что повела бы себя дружелюбнее, если бы она сказала, например, что очень заразна. Полагаю, это был последний разговор между нами, до того как я случайно повстречала ее несколько лет спустя, уже после собственного протрезвления. К сожалению, прежде чем мы смогли как следует восстановить отношения, она умерла от передозировки гидроморфоном. Игровое поле нейробиологии неровное, но в особенности потому, что из-за наших действий структура мозга может меняться и действительно меняется, мы, вероятно, обладаем гораздо более сильным влиянием на условия собственной жизни и жизни других, чем осознаем или используем на практике. Среди нас всегда найдутся те, кто с большим или меньшим успехом найдет в наркотиках удобный рычаг, но все мы существуем где-то на одной линейке. Частота аддикции свидетельствует о том, что эта линейка теперь наклонилась под грузом таких факторов, как одиночество, неуверенность в завтрашнем дне, изоляция, несмотря на толпы «друзей» в Фейсбуке, непоследовательность институционализированной жадности и эгоизма, а также социальная структура, в которой, как кажется, обесцениваются эмпатия и участие. Например, что делать молодому человеку, если приходится выбирать между карьерой, которая принесет ему много денег, но зависит от эксплуатации, и работой на месте одного из эксплуатируемых? Каково рожать детей в мире, в котором они не особенно ценятся? Либо осознавать, что будешь доживать свой век где-нибудь на задворках, бедный и больной, понимая, что это место как раз для того и предназначено? По-настоящему сложно вообразить, как человеку подняться после столкновения с одной из подобных граней реальности.
Но многие поднялись. Те, кто колется героином, подобны птичкам в клетке, в отчаянии пытающимся избежать мучений, выбирая второй по надежности путь из всех, что можно представить.
Итак, кто же виноват в том, что аддикция приобрела характер эпидемии? Истина в том, что винить некого, но все мы за это в ответе. Наша коллективная тень поддерживает аддикцию, поскольку она нужна нам в качестве козла отпущения, даже когда мы берем на вооружение или отрицаем те многочисленные стратегии избегания, которыми пользуемся сами. Мы поддерживаем инструменты развития зависимости, в том числе патологический индивидуализм, приводящий к отчуждению, распространенное и искреннее потворство избеганию и целый шведский стол избыточного потребления и самолечения. Хотя любой поиск причин (и лекарств) обречен на провал, одним из источников этой эпидемии является наше нежелание переносить собственную боль вместе с неспособностью с состраданием относиться к мукам других. Я не мазохистка, но уверена, что поучительная роль боли недооценена. Мои собственные неизбежные провалы и слабости стали для меня точками для роста и трансформации, но только после того, как я сама их признала.
Отчаяние в любой форме толкает на преступление. Социопсихология демонстрирует, что основные отличия между законопослушными гражданами и преступниками лежат в плоскости обстоятельств, многие из которых мы не контролируем. Унаследованные склонности, ранние «пробы» и современная среда в совокупности во многом ограничивают наш выбор. Наркоманом становятся не из-за героина, алкоголя, никотина или кокаина, а из-за стремления сбежать от реальности. Помню, как некоторое время курила крэк в компании с одним бездомным. Ему, вероятно, было немного за сорок, но у него осталось всего несколько зубов, да и те грязные и поломанные. Он неделями не то что не принимал душ, но даже не смотрел в зеркало, был вонючий и изможденный. Однако стоило ему прикурить от этой трубочки – и он чувствовал себя хозяином мира. Все это напоминает «сому» из «Дивного нового мира» Хаксли, жидкость, которая требуется в антиутопическом будущем для того, чтобы справиться со слабоумием, поразившим общество. Чтобы не испытать на себе такого разложения, надо помнить, что вещества – не единственный путь для бегства от реальности. Многие страдают зависимостью от интернета, развлечений, еды, шопинга, трудоголизма; может быть, их не меньше, чем людей, имеющих проблемы с наркотиками.
История каждой науки начинается с индивидуального и восходит к взаимосвязанному коллективному. Ботаника началась с каталогизации образцов, а сегодня помогает понять, что здоровье любой особи зависит от состояния экологии. Недавно ботаники выяснили, что растения могут коммуницировать друг с другом – например предупреждая собратьев о нападении насекомых[94]. Ранее точкой отсчета для астрономов была Земля, которая казалась несомненным центром мира, пока не сказал свое слово Коперник. С тех пор мы осознали, что Земля – не просто пятнышко в космосе, но и что центра как такового у космоса нет, было только начало у расширения, которое продолжается буквально в данный момент, прямо у нас под ногами (и повсюду вокруг). Короче говоря, пришло время осознать, что не в мозге заключена суть того, кто мы есть и кем мы можем стать.
В человеческом мозге сто миллиардов нейронов – примерно столько же, сколько звезд в галактике, – и между этими нейронами пролегает еще более астрономическое количество синапсов, через которые взаимодействуют клетки. Они филигранно настроены для того, чтобы постигать и учиться на опыте, когда люди взаимодействуют друг с другом и с окружающим
