я не могу как ни в чем не бывало вернуться к наркотикам, сводился бы к самоубийству – как если бы я поспорила, что не умею летать, прыгнула с крыши и выиграла. Однако меня гнетут тяжкие подозрения по поводу не отпускающих меня фантазий. Например, когда кто-нибудь спрашивает (а это бывает часто), не хочу ли я бокал вина, мне требуется не более пары секунд, чтобы ответить: нет, конечно не хочу. С чего бы может хотеться выпить всего один бокал? В пабах, которые предпочитает мой муж, все крафтовое пиво отсортировано по содержанию алкоголя. Я не просто ценю крепкие сорта пива гораздо выше, но втайне грущу, когда он выбирает что-нибудь слабенькое: мне кажется, что он просто выбрасывает на ветер и время, и деньги. С моей точки зрения, ценность любого наркотика зависит от того, насколько эффективно он может меня «унести», и хотя мне и нравится та жизнь, которой я живу сегодня, я так и не смогла преодолеть такой образ мышления.

Моя болезнь не была вызвана вирусом или наркотиком, а просто соответствует тому, как именно мой мозг реагирует на фармакологическую приманку – с энтузиазмом и на всю катушку. Такая склонность, как и все психологические признаки (и большинство биологических), встречается в популяции в нормальном распределении. Такая естественная изменчивость жизненно важна для выживания вида, поскольку изменения окружающей среды в разные периоды могут благоприятствовать разным особям. Как обсуждалось выше, любые факторы риска, присущие группе людей, касаются не только злоупотребления наркотиками, но отражают более общие тенденции, такие как тяга к новизне или риску либо готовность идти против течения. По сей день вернейший способ заставить меня что-то сделать – запретить мне это. Я не горжусь таким духом противоречия, но он кажется мне ключевым элементом моей природы; мама шутит, что, когда мне было два годика и она говорила мне «спи крепко!», я отвечала, что буду «спать слабо». Как и у других людей с таким характером, у меня также ослаблена потребность «избегания вреда» – то есть на меня наказания действуют менее эффективно, чем на большинство людей в популяции. Пожалуй, не менее половины своего подросткового периода я провела будучи наказанной, но в оставшееся время я за это отыгралась. Среди всех моих друзей я первой была готова прыгать со второго этажа амбара, и даже сегодня мне так же сильно охота попробовать что-нибудь новое. То, что иногда хвалят как «выдержку», всегда толкало меня доходить до конца самый долгий путь, там, где нормальный человек отступил бы. Итак, была ли я предприимчивой или корыстной? Рисковой или отважной, готовой добраться до того, чего мне хочется? Думаю, все это имело место.

Иными словами, в XXI веке к развитию зависимости могут быть склонны как раз те люди, чьи предки в далеком прошлом могли иметь максимальные шансы на выживание и процветание или будут иметь их в будущем. Даже сегодня такие факторы могут быть ресурсом для начинаний, при которых человеку пригодится способность выдерживать (или даже искать) неопределенность либо раздвигать границы общепринятых практик, например используя свою предпринимательскую жилку или пускаясь в научные исследования. Я не утверждаю, что один из этих путей лучше других, равно как и не утверждаю, что хуже. То, что в одном контексте является безрассудством, в другом может оказаться инновацией.

Наше отношение к тому, что считать ценным или даже допустимым, не могло навредить нашим усилиям по поиску исцеления. Понятно, что и общество, и рынок ценят тех из нас, кто способен «не заступать за линию», и осаживают тех немногих, кто все-таки за нее заступает. Но такая способность не универсальна, и мы, пожалуй, не должны пытаться сделать ее нормой. Особенно если путь к достижению столь угодной всем способности к умеренности предполагает медикаментозное лечение или другие инвазивные стратегии.

Контекст

Еще один вопрос, который заслуживает рассмотрения, – какую роль в развитии зависимостей играет культура. Колебания в употреблении наркотиков – например, всплеск в злоупотреблении стимуляторами, совпавший с подъемом консьюмеризма в 1980-е и поспособствовавший моему падению, либо современные попытки «забыться» от невзгод нашего мира – не могут дать общего впечатления о преемственности всего этого феномена, но показывают, как аддикция обусловлена контекстом. То, как я оказалась так далеко от собственного «я» и от всего, что мне было дорого, несомненно, было частью меня и частью моего окружения; общая ситуация, пожалуй, усугубилась из-за того, что я ошибалась с выбором.

На этом основании стоит вспомнить одну из самых поразительных находок современной нейрофизиологии: оказывается, вся нервная деятельность обусловлена контекстом. Притом что наши мысли, чувства и поступки являются результатом нейрохимической деятельности мозга, факторы, инициирующие эту деятельность, находятся в основном за пределами мозга. Скорее можно сказать, что наш мозг выражает эволюционный, социальный и культурный контекст, занимаемый нами. Мозг служит почвой, из которой растут наши мысли, чувства и поведение, но они являются продуктами внутренних субстратов и внешних факторов. Мы – общественные существа, воспитанные в таких контекстах, которые оказывают глубинное влияние на структуру и активность наших геномов, на поток электрохимических импульсов между нейронами и, следовательно, на все, что мы делаем и испытываем. В большей степени, чем когда-либо ранее в нашей эволюционной истории, мы смело сознаем, насколько трагедии и страдания распространены в нашем мире. Это тот горестный контекст, в котором мы пытаемся избегать и отрицать бремя нашего сознания, и это стремление становится все более отчаянным и распространенным.

Ситуацию усугубляют два важных фактора. Во-первых, мы имеем дело со стремительным технологическим прогрессом в области возможностей приема наркотиков и их силы. На уровне физиологических эффектов разница между «пожевать лист коки» и «выкурить дозу крэка» подобна разнице между попытками напиться из чашки и из пожарного шланга. Всасывание кокаина из листьев – процесс гораздо более медленный и менее эффективный, чем прием очищенных форм кокаина, поэтому, жуя листья, практически невозможно добиться такой концентрации наркотика в крови, какая нужна современному наркоману. Фактически ничего не известно о кокаиновой зависимости среди людей, употребляющих коку в традиционной «индейской» форме. Аналогично риск развития зависимости усиливается при дистилляции алкоголя – в таком случае его крепость значительно превышает любые уровни, достижимые путем ферментации. По мере усиления самого наркотика упрощается его трафик, а как только наркотик становится популярным, можно не сомневаться, что вскоре появится и его синтетическая форма – еще более сильная.

Еще одно изменение в практике употребления наркотиков, закрепившееся всего пару веков назад, – прием наркотика в одиночестве, а не во время обрядовых церемоний, обусловленных культурой. Хотя, конечно же,