Из-за энтузиазма и восторга, окружающего новую науку нейрофизиологию, мы, вероятно, переоцениваем то, что нам известно на данном этапе. Как и всем, работающим в этой сфере, мне не хватало смирения при восприятии невероятной сложности нервной системы, когда я пустилась на поиски исцеления от болезненной зависимости. Когда либо из-за какого-то недосмотра со стороны приемной комиссии в университете штата Колорадо, либо совершенно чудесным образом я смогла поступить в аспирантуру, все сразу не заладилось. За первые полтора года моей учебы ни один эксперимент не увенчался успехом. Семь лет спустя до меня наконец-то стало доходить, что мне бы повезло, если бы удалось объяснить хотя бы одну грань зависимости. Однако когда я покинула Боулдер в середине 1990-х и отправилась в Портленд учиться в постдокторантуре, собираясь работать там с экспертами по поведенческой генетике, мне почему-то казалось, что эта дисциплина должна быть проще. Я планировала переключиться с изучения роли стресса и обучения, собираясь картировать гены, обусловливающие зависимость. Казалось, время и место располагают к тому, чтобы ввязываться в такое предприятие, поскольку тогда картированием генов занимались все, в частности шла работа над проектом «Геном человека».

Цель этого проекта – клонировать все человеческие гены. Иными словами, в результате этого амбициозного коллективного проекта кто угодно мог бы получить доступ к последовательности нуклеотидов генома. Проект сулил, казалось, необъятные медицинские перспективы. Многие полагали, что владение кодом ДНК сделает относительно тривиальным делом выявление причины болезней и разработку лекарства от них. Поскольку мы знаем, что к таким болезням, как биполярное расстройство, тревожность и зависимость, существует семейная предрасположенность, казалось несложным сравнить геномы больных с геномами здоровых и определить, где в этой нити порченые звенья. Но как же мы ошибались!

Геном человека, опубликованный в 2000 году, оказался полезен, но преимущественно не в том отношении, как нам бы хотелось. Первый звоночек раздался, когда выяснилось, что генов у человека гораздо, гораздо меньше, чем кто-либо предполагал. Поскольку мы считали, что сложность человека заключена в генетике – пусть наша эволюционная история и не богаче, чем, скажем, у картошки, – наша культура явно позволяла ожидать, что в двадцати трех парах человеческих хромосом будут уложены сотни тысяч генов. В ходе кропотливой работы, в которой нам помогали лабораторные роботы, а руководила процессом группа видных ученых, – этот сюжет привел нас от высокомерия сначала к шоку, а затем, наконец, к сарказму. Оказывается, у нас примерно вдвое меньше генов, чем у обыкновенного картофеля, всего около двадцати тысяч!

История этого проекта – о браваде, сменившейся сначала удивлением, а затем смирением, – в большей или меньшей степени воспроизводит историю науки в целом, а также, в масштабах микрокосма, мой собственный путь. К счастью, научный прогресс в основном измеряется степенью конкретизации задаваемых нами вопросов, а не окончательностью наших ответов. Тогда как многие убеждены, что до исцеления рукой подать, мне кажется, что чем глубже мы изучаем некоторую проблему, тем сложнее и таинственнее она становится. Словно с каждой дополнительной точкой данных пропорционально усиливается наше понимание того, насколько же мало мы знаем; словно чистишь луковицу, а она при этом растет. Хотя я и польщена, что сама сделала вклад в это важное дело, после многих десятилетий работы в этой дисциплине должна признать, что не питаю особых надежд о перспективах решения столь сложной и непостижимой проблемы, как аддикция, в обозримом будущем. Если уж на то пошло, я со все большим скепсисом отношусь к тому, что решения когда-либо будут найдены, если искать их только в человеческом мозге.

Решение Червонной

Королевы Не приходится никого убеждать, что с проблемой зависимости надо что-то делать. Вы бы не стали читать эту книгу, если бы не осознавали, что проблема аддикции – это циклопический кризис. Что же можно поделать?

Многие из нас понимают кэрролловскую Червонную Королеву, вопившую: «Отрубить им головы!», чуть только увидит, что подданные не могут сразу выполнить ее приказа[92]. А что еще поделать с эдакими негодными подчиненными? Действительно, Родриго Дутерте, президент Филиппин, воспользовался стратегией Червонной Королевы, правда, для большей эффективности стал решать вопрос при помощи пуль. Хотя многим из нас и претит тот факт, что всего за пару лет его силовики, отправленные на эту войну против наркотиков, убили тысячи людей[93], эта фрустрация может только усугубиться, если признать, что операция «Двустволка» была как будто единственным выходом. В том же духе действовали власти некоторых штатов США, рассматривавшие возможность запретить отпускать противонаркотические препараты, например Narcan, преступникам-рецидивистам, словно смерть послужила бы им уроком.

Существуют и менее радикальные решения в духе «если сам не можешь контролировать свое поведение – это сделаем мы». Как известно, в некоторых регионах мира неподдающимся наркоманам удаляют мезолимбические зоны мозга, а в США хирургическую операцию на мозге начинают предлагать в качестве альтернативы тюремному сроку. Честно признаться, глубокая стимуляция мозга, применяемая в таком случае, обратима, если выключить ток, но не все предлагаемые стратегии являются обратимыми. Например, разрабатываются вакцины, после применения которых конкретный наркотик перестает действовать на человека, и хотя эффект от применения таких антител будет довольно узок, он будет перманентным. Общая черта всех этих примеров заключается в сужении выбора веществ, доступных наркоманам.

Следуя и далее по этому пути, идя на поводу у общества, не чающего каким-либо образом вылечить эту язву, поражающую наши семьи, школы и города, мы должны принимать во внимание проблемы как практического, так и этического характера. Например, в каких случаях считать оправданными вмешательства такого рода? Только в самых крайних? Лишь в случаях с наркоманами, у которых развилась полноценная зависимость, либо и с теми, кто только движется по этой воображаемой траектории, до того, как ему будет причинен чрезмерный вред? В последнем случае почему бы не оценивать состояние наркоманов на ранних этапах развития зависимости и не вмешиваться, чтобы уменьшить вред, еще до того, как им представится шанс поломать жизни родственников и друзей или получить первый штраф за вождение в состоянии опьянения? В конце концов, может показаться перспективным медицинское вмешательство еще в детском возрасте, по результатам оценки комбинации факторов: генетических, личностных, сообщений педагогов и раннего опыта «приема» – чтобы вычленить тех, кто относится к группе риска, и вообще исключить у них развитие наркомании.

Большинству из нас такие мысли претят, поскольку мы осознаем, как много скользких