друг на друга, образуя целую сеть сложных взаимодействий. Так, хотя я и могу практически бесконечно упирать на то, что наука не дает однозначных объяснений, суть в том, что, вероятно, существует столько же путей превращения в наркомана, сколько самих наркоманов.
Наука удручает и вознаграждает в силу одних и тех же причин. Чем пристальнее мы рассматриваем некоторый аспект реальности, тем больше видим, сколько еще здесь можно узнать. Сложность, неоднозначность и совпадения в природе правят всем. В одном из моих любимых афоризмов эта дилемма переформулирована так: цель науки – не открыть дверь к бесконечному знанию, а ограничить невежество. Таким образом, тщательно изучая любую проблему, мы все яснее осознаем изъяны в наших предположениях и задаем все более и более верные вопросы. Так, я могу с абсолютной уверенностью сказать, что не существует «гена» зависимости, равно как зависимость не вызывается и «моральной слабостью»; она не «передается через поколение»; нельзя сказать, что все люди в равной степени уязвимы, и также нельзя сказать, что один и тот же человек в равной степени рискует превратиться в наркомана в любой жизненный период. Иными словами, мы многое знаем о причинах зависимости, и эти причины сложны.
Вот еще один удручающий факт, относящийся к пределам возможностей науки. Поскольку окончательное доказательство так неуловимо, исследователям приходится работать с вероятностями. В то время как семьи и врачи стремятся объяснить причины болезни, поражающей конкретных личностей – почему с ним/с ней такое вышло? – наука сосредотачивается на предрасположенностях, характерных для целой популяции. Это означает, что, несмотря на все, что нам известно, мы не можем с уверенностью говорить, у кого разовьется зависимость, а у кого – нет. Действительно, исследования показывают, что в одних группах вероятность возникновения зависимости выше, чем в других (то есть в группе риска оказываются люди, непосредственно сталкивающиеся с зависимостью, депрессией и тревожностью прямо у себя в семье, если обладают ограниченными возможностями для самосовершенствования и т. д.). Иными словами, речь не о том, «сопьюсь ли я», а о том, «с какой вероятностью я сопьюсь», если кто-то из моих родителей, бабушек и дедушек когда-то не справился с собственным пьянством, либо, напротив, если ни с кем в моей семье такого не случалось? В случае плохого семейного анамнеза ответ будет «с вероятностью 20–40 %», а в случае хорошего – «5 %». То есть я не могу точно сказать, почему моя зависимость сорвалась в полное непотребство, но могу указать факторы, которые, возможно, этому поспособствовали.
В основе всей этой неопределенности лежит тот факт, что у нас до сих пор нет объективной мерки, по которой можно было бы оценивать зависимость. Национальные институты здравоохранения США не могут определиться даже с тем, как называть людей вроде меня. Их называют «зависимыми» или «алкоголиками» и, наконец, «наркозависимыми»; в последнем случае речь уже идет о расстройстве, связанном с наркоманией. Если менять названия или диагностические критерии в «Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам» (сокращенно DSM, сейчас актуально 5-е издание), то может создаться какая-то иллюзия прогресса, но я считаю, что это лишний раз показывает, как мало мы на самом деле понимаем.
Глава 11
Избавление от зависимости
Не осмеивай человеческих поступков, не огорчайся ими и не кляни их, но понимай.
Спиноза (1632–1677)
Нарождающаяся наука
Своим развитием нейрофизиология обязана тем надеждам, что с ней связывали, а именно: что она объяснит, казалось бы, непостижимые сложности, присущие человеческому поведению. Пионер нейрохирургии, а по совместительству еще и философ – сэр Джон Экклз считал, что «более глубокое понимание работы мозга несомненно приведет человека также и к более глубокому пониманию и себя самого, и других людей, и общества, и на самом деле вообще всего мира с присущими ему проблемами»[91]. Сэр Джон умер в 1997 году, и я не уверена, как бы он сегодня оценил такие оптимистические прогнозы, сделанные им на пике карьеры. С другой стороны, за минувшие пятьдесят лет мы совершили поразительные прорывы в науке о мозге. Мы узнали, как гены влияют на структуру и функции мозга; разработали впечатляющий массив классных методов визуализации нейронных субстратов, их связей и их активных состояний – даже у бодрствующих автономных субъектов. Сегодня мы располагаем разнообразными способами инжиниринга нужных нам генетических изменений. Так, синаптическая щель, которой уделяется особое внимание в исследованиях Экклза, дала целый букет революционных откровений, и эти знания послужили трамплином для разработки препаратов. Сложно даже оценить, сколь далеко мы продвинулись, учитывая, что на момент, когда Экклз писал эти строки, томография мозга приберегалась на самый крайний случай, так как требовала вводить пациенту в мозг либо воздух, либо непрозрачный краситель, после чего делался обычный рентгеновский снимок; до магнитно-резонансной и компьютерной томографии оставалось еще более десяти лет.
С другой стороны, хотя наш инструментарий и усовершенствовался, а наши вопросы становятся все более и более изощренными, по-прежнему уместен вопрос, оправдывается ли весь этот нейрохайп. Особенно если вы страдаете от поведенческого расстройства, ответ – к сожалению, нет. Горькая правда такова, что практически без исключений шанс любого из нас излечиться от какого бы то ни было хронического расстройства мозга остался примерно таким же, каким был всегда. Несмотря на все усилия, причины болезни Альцгеймера, депрессии, БАР, шизофрении и зависимостей до сих пор не выяснены, нет от них и действенного лекарства. Многих это удивляет, поскольку нас более привлекают значимые открытия, а не общая ситуация в науке, которая обычно развивается по принципу «2 шага вперед и 1,99 шага назад». Резюме: несмотря на то, что небольшие подвижки в понимании зависимости все-таки есть, показатели аддиктивных расстройств растут.
Все-таки важно помнить, что по сравнению с такими дисциплинами, как астрономия или физика, нейрофизиология пока находится в младенческом возрасте. Около ста лет назад астрофизика «знала гораздо больше», чем знает сегодня. Как такое возможно? В те времена ученые были вполне уверены, что знают размеры и структуру Вселенной. Разумеется, им было еще далеко даже до самых туманных представлений о квантовой механике, теории струн, темной материи и других феноменов, которые привели к смене парадигм и были выявлены при помощи эмпирических исследований. Сегодняшняя астрофизика едва ли чем-нибудь напоминает одноименную науку по состоянию на начало XX века. В настоящее время специалисты по физике космоса гораздо увереннее ориентируются в проблемах, которые тогда попросту не понимали.
Эти изменения можно охарактеризовать как снижение определенности и более здравую оценку своих сил. Это сослужило всей дисциплине очень хорошую службу; не только потому,
