Кто-то уже шептался, вызывая патруль. Но Улисс уже видел впереди знакомые, ворота в Цеховой квартал. Эти ворота никогда не охраняли. Они просто отсекали ещё один мир от другого.

Он провёл рукой по шершавому, холодному металлу, нашёл пальцами залысины и царапины, оставленные тысячами таких же, как он. Рычаги поддались с сонным, усталым щелчком. Он дёрнул за трос.

Механизм скрипнул, застонал, и тьма Района приняла их в себя.

Тишина здесь была иной — не отсутствием звука, а его густотой. Она состояла из скрежета шестерёнок, пара, вырывающегося из клапанов, и далёкого гула из чрева Нижнего города. Чугунные башни впивались в брюхо коптящего неба. Фонари мигали, как уставшие, воспалённые глаза.

Ночные механики, молчаливые и угрюмые, как ночные птицы, копошились у своих машин, прикладывая к трубам ладони, слушая их металлический пульс. Это и была настоящая Империя — не парадная, а та, что дышит, потеет и чинит сама себя вопреки всем догмам.

Его дом был похож на старого, упрямого зверя, залёгшего в квартале. Пятиэтажная громада из клинкерного кирпича. У его подножия кто-то высадил бунтарский цветник из колёс и шестерёнок, сваренных в причудливые, сумасшедшие скульптуры.

Дверь поддалась со знакомым, тоскливым скрипом.

Квартира встретила их ощущением одиночества. Прихожая была узкой, Гефест едва втиснулся, задев головой светильник. Всё было на своих местах: потрёпанная карта магистралей, запотевшее зеркало, в котором его лицо расплывалось призраком. Посередине — старый кованый стол, утонувший в бумагах. На столе — стакан, на дне которого засохшая кофейная гуща.

Он прошёл в спальню. На стене висел карандашный портрет. Девушка улыбалась.

Улисс сбросил плащ. Он был дома.

Эта квартира была его скорлупой. Местом, где он пытался остаться человеком. Но даже здесь, в тишине, ему чудился тихий, настойчивый шепот за стенами. Кто-то переговаривался между собой.

Глава 14. Чернильные видения

Дни текли медленно и тягуче, как капли масла по стеклу. Улисс лежал на потёртом диване, уставившись в чертёж. Тот самый, что когда-то казался ключом ко всем дверям Империи. Теперь линии на нём шевелились, а буквы расползались к краям, словно испуганные тараканы. Он водил угольком из Ветвистого Креста по полям, оставляя пометки, которые наутро уже не мог прочесть.

Гефест стоял у окна, его оптические линзы поймали отблеск Небесного Утёса в небе. Из комнаты Улисса был виден лишь край летающего острова, окружённый роем белых аэрокоптеров.

— Они проверяют клапаны? — спросил Гефест.

Улисс поднял голову.

— Заправляют очищенный эфир в аэростабилизатор Левеланта -Улисс посмотрел в окно, — Осцилляторы преобразуют его в когерентный поток. Это структурированное пространство, закольцованное в петлю.

Он щёлкнул пальцем по чертежу, оставляя угольную отметину.

— Древняя технология… Небесный Утёс не летает — он постоянно падает. А стабилизатор создаёт под ней искусственную сингулярность, искривляющую реальность. Отсюда и плавность, и стабильность.

Гефест хрустнул шарнирами.

— Он может упасть?

— Никто не знает… или не помнит!

Внезапный стук в дверь прервал его — резкий, навязчивый, словно долбил дятел. Улисс замер, затем бесшумно поднялся и подошёл к двери, прильнув к глазку.

За дверью стоял человек в потрёпанной мантии с вышитым символом поршневого штока на груди — вероятно, адепт какого-то мелкого техно-культа.

— Вижу, свет в глазке меняется! — прокричал он радостно, тыча пальцем в дверь. — Знаю, вы дома!

Улисс, сжав зубы от раздражения, рывком открыл дверь. Перед ним стоял удивительно упитанный для сектанта пожилой мужчина. Его седые волосы и борода были спутаны и неопрятны, а в волосах на подбородке застыли крошечные кусочки чего-то похожего на тушёнку.

— Вы уже ходили на еженедельное покаяние? — просипел мужчина, поправляя на носу кривые очки, заклеенные у основания изолентой.

— Мы ещё не согрешили на этой неделе, — сухо парировал Улисс, уже пытаясь прикрыть дверь.

— Но можно сходить авансом! — не отставал визитёр, уперев ладонь в дверь. — Вот, возьмите талончик! На этой неделе скидка на предоплаченное отпущение грехов! — И он сунул Улиссу в руки замусоленный, жирный листок, пахнущий луком.

Улисс, брезгливо поморщившись, отшатнулся, не отвечая и с силой захлопнул дверь.

Сектант постоял ещё с минуту, что-то неразборчиво пробормотал, а потом тяжело зашлёпал по лестничной площадке.

Улисс снова лег на диван и чернила на бумаге привычно поплыли у него перед глазами.

Ночью ему приснился кошмар. Его мать, улыбаясь, поворачивалась к нему — и её лицо начинало меняться, расплываясь и превращаясь в лицо Маргарет. Её пальцы были в чернилах, а в глазах горел тот самый зелёный огонь. "Технологии должны освобождать", — говорила она, но голос был материнским. Потом она начала таять, как воск, образуя ужасающую гибридную маску, пока всё не растворилось в чёрном эфире.

Он проснулся и увидел — чертёж висит в воздухе, капли тёмной жидкости стекают вниз и застывают, образуя странные фигуры... Он моргнул — видение исчезло.

— Ты не спал 37 часов, — констатировал Гефест.

Улисс протёр глаза. Чертёж снова лежал на месте.

Тишина в квартире сгустилась до состояния мазута. Семь дней он топил отчаяние в консервах и бесплодных записях. Семь ночей Гефест стоял на посту у окна, наблюдая, как огни гаснут и загораются. Консервы скопились на полу — пустые банки из-под "Инженерного рациона №3".

Иногда он брал уголёк в руку и чертил по стене, пытаясь восстановить формулы, но получались лишь бессмысленные линии.

— Ты не можешь прочитать схему? — Вопрос Гефеста повис в воздухе. Улисс вздрогнул.

— Она древнее Империи, Гефест...

— А твои друзья? Смогли бы? Если бы...

Тоска нахлынула — тяжёлая, густая, как дым. Улисс сжал угольный обломок так, что чёрная пыль въелась в кожу.

— Маргарет... — его голос треснул, как пересохшая кожа. — Она бы попыталась.

Он никогда не говорил о ней. Не смел.

— Она видела мир... иначе. — Пальцы сами собой вывели на стене знакомый контур — как будто профиль её лица. — Говорила, что технологии должны освобождать, а не заковывать в цепи.

Голос сорвался. Вспомнились её руки, испачканные в чернилах, как она прикусывала нижнюю губу, когда вычисления не сходились.

— Инквизиция дала ей выбор: назвать сообщников или взойти на эшафот. Она выбрала... — Ком в горле перекрыл дыхание. — А я... я даже не смог продолжить её работу.

Гефест слушал. Его оптические линзы то сужались, то расширялись.

Когда Улисс замолчал, Железноликий издал странный звук — не механический скрежет, а что-то похожее на вздох.

— Я не помню, сколько ухаживал за сухими розами. — Пауза. Шестерёнки перещёлкнули. — Пока не появился друг, который дал мне новую цель.

Латунная рука неловко протянулась, замерла в воздухе, затем опустилась на плечо Улисса. Тот поражённо смотрел на Гефеста, застыв в оцепенении. Внезапно до него дошло: перед ним не просто Железноликий. Перед ним — вопиющее нарушение всех догм Паровой Инквизиции. Кто-то (или что-то) научил его... подражать человеку. Или — что страшнее — он развил это качество самостоятельно. — Ты умеешь быть другом. Значит, сможешь и это.

За окном завыл гудок паровоза. А где-то начинался новый прекрасный день.

Глава 15. Не трогай Буббу

Улисс вытащил из-под дивана жестяную шкатулку с выгравированными шестеренками. Внутри, среди медяков — четвертаков и полпариков (последние стали ощутимо легче, правительство экономило на серебре) — лежало три паровых талера с профилем Первого догматика. Он набрал в пригоршню четвертаков, оценивая вес. Вроде бы на «особый» номер должно хватить.

Свет на улице резал глаза после полумрака квартиры. Гефеста пришлось оставить. Там куда он направлялся, механический компаньон мог бы просто заржаветь.