Лев Чернец
Империя Чугунного Неба
Часть I Глава 1. Идеальный день для ошибки
Разбитую вазу можно склеить. Рваную рубаху можно заштопать. Рану на теле можно залечить. Но место, о котором пойдет речь дальше, представляется чем-то более изничтоженным. Чем-то, что уже не починить, как ни старайся.
Дым… Мерзкий, едкий, вонючий. Его всегда было слишком много в Угольном брюхе. Он стелился по мостовым, пробирался в переулки между фабричными стенами, забивался в лёгкие — липкой, масляной сажей. Но в тот день он был особенно душным — будто сама Империя пыталась скрыть что-то важное. Что-то своё. Гниющее.
Люди в этом месте не видели солнца уже сотни лет. Улицы, вырубленные в скале, упирались в низкие своды, покрытые копотью.
Из ржавых труб сочился конденсат, и его монотонный стук сливался с гулом машин где-то в глубине тоннелей.
Рассветов тут не существовало — только вечные сумерки, пронизанные болезненно-жёлтым светом.
Улисс Вейт прижался к шершавой стене, стараясь не шуметь. Его пальцы нервно сжимали края плаща, пропитанного гарью и запахом машинного масла. Где-то наверху, за тяжёлыми чугунными воротами Цехового квартала, пронзительно выла сирена.
Он бросил взгляд через плечо. Улица была пуста. Лишь бледные тени мелькнули в подворотне. Главное — не нарваться на патруль.
Выдохнув, Улисс шагнул к неприметной двери с потускневшей вывеской «Мастерская точных механизмов». Герб на стене – медные шестерни, обвивающие череп. Раньше они вращались, но теперь стояли неподвижно: паровая магистраль, питавшая их, давно перекрыта.
Он постучал. Ржавые петли взвыли в ответ, будто ждали момента.
— Ты опоздал, — проскрипел голос из темноты.
Улисс переступил порог, и дверь тут же захлопнулась за его спиной. Воздух в мастерской был густым. Пахло металлом. Маслом. И чем-то едким, неуловимым — страхом.
Коренастая фигура заперла дверь и бесшумно двинулась к стойке, заваленной чертежами.
Морщинистое лицо, изрезанное угольной пылью, было ему слишком хорошо знакомо.
Гарретт. Когда-то лучший механик Небесного Утёса. Теперь — подпольный торговец схемами и последний человек, которому Улисс ещё доверял.
— Не брюзжи, старик, — пробормотал Улисс, сбрасывая плащ. — Паровая Инквизиция перекрыла мосты. Пришлось идти через Трущобный отстойник.
Гарретт хмыкнул, вытирая руки о засаленный фартук.
— Не запачкался, ваше пароблагословение?
Не дожидаясь ответа, он подошёл к массивному сейфу, встроенному в стену, и стал вращать барабан с цифрами. Шестерёнки щёлкнули. Замок скрипнул.
Из глубины он извлёк латунный цилиндр с гербовой печатью.
— Его откопали при закладке фундамента Северной фабрики — прямо под руинами старого капища. — Металл глухо ударился о стол. — А потом запретили. И забыли на годы. Всё это было ещё до кризиса.
Пальцы Улисса жадно сомкнулись на холодной поверхности, и на мгновение ему показалось, что металл пульсирует в такт его собственному сердцу. Цилиндр открылся с шипением. Внутри лежал свёрток пергамента, испещрённый чертежами. То, ради чего он жил эти два года. Миф? Ересь? Или единственный способ сломать машину Империи?
— Невероятно! — Чернильные линии плясали перед глазами Улисса. Он едва касался пергамента. — Но как ты…
Гарретт медленно потер ладони, счистив невидимую сажу. В трещинах его кожи мерцали микроскопические звёздочки металла.
— Последний похожий свиток бывший верховный догматик жевал дёснами на совете, запивая священным маслом! Теперь он кормит червей под чугунным собором. А я… всё ещё умею рыться в могилах прогресса.
Он впился взором в Улисса:
— Вопрос не в том, как я нашёл. Вопрос — готов ли ты к нему?
— К чему? — скептически выдохнул Улисс.
— К знанию, которое сжигает. — Глаза старика помутнели. — Теперь нас называют еретиками. Но первые Механики... они боялись этой штуки... Слишком много силы, мальчик. Слишком много!
Он отмахнулся, будто отгоняя какую-то мысль.
— Ладно, забудь. Старик бормочет...
Где-то на улице раздался лязг. Затем ещё. И ещё. Механический патруль. Гарретт резко поднял голову. Его старые, иссечённые морщинами уши, десятилетиями учившиеся слышать сбой в работе механизмов, уловили не тот звук. Не скрип железа под ногой заблудшего горожанина, а чёткий, мертвый, синхронный лязг брони. Железномордых.
— У меня гости! — в его голосе была лишь горькая, мгновенная ясность. Так смотрит механик на машину, которую уже не починить.
Он рванулся к верстаку и нащупал под столешницей холодную рукоять кремнёвого револьвера.
— Беги через подвал, — он сунул оружие в руку Улисса, его ладонь на мгновение сжала пальцы ученика с силой, что заменяла прощание. В тусклом свете его глаза блестели, как отполированная сталь. — Живи. Ради всего, ради чего мы это затеяли.
Улисс сунул цилиндр с чертежом за пазуху и бросился к люку. Последнее, что он увидел, — Гарретт, поворачивающийся к двери, его широкая спина, заслоняющая вход. «Прощай...» — пронеслось в голове, и люк захлопнулся, отрезая от него того, кто был больше, чем отец.
Сверху, сквозь толщу дерева и железа, донеслось:
— КРИТИЧЕСКОЕ ОПОВЕЩЕНИЕ! ОЖИДАЙТЕ… ОДИН. ОЖИДАЙТЕ! ДВА. СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ПРИКРОЙТЕ СВОЙ ЛИК!
Раздался оглушительный грохот — залп! Потом второй. И тут же его заглушил сокрушительный хор автоматических винтовок…
Тишина.
И тьма сомкнула над Улиссом стальные челюсти.
Глава 2. Шестерёнки памяти
Падение.
Удар.
Боль.
Он катился. Вниз. По скользким ступеням. Ударяясь локтями и коленями о каменные выступы, пока не рухнул на сырой пол подземелья. В ушах звенело, в левом боку пульсировала тупая боль. Чертёж под рубахой обжигал как кусок льда. Сверху донеслись рваные, изуродованные звуки:
— СКА...НИР... — голос механического стража трещал. — ПРОТОКОЛ... СМЯТЕНИЕ...
Лязг металла по люку. Они ломали вход.
Улисс поднялся, ощупывая стены. Камни были влажными, покрытыми слоем вековой плесени, которая оставляла на пальцах склизкий налёт. Где-то в темноте капала вода. Этот ритмичный звук неожиданно перенёс его...
Дом детства. Ему семь лет. Высокие потолки родового поместья, скрипучие дубовые половицы. Отец на ежегодном приёме у верховного догматика, мать занята своими литературными салонами. Он один. В огромной семейной библиотеке, где пыльные фолианты по генеалогии соседствуют с механическими диковинками. Детские ручки тянутся к бронзовому соловью. Один поворот ключа — и игрушка оживает, издавая тонкий, почти живой щебет. Восторг. Затем щелчок! Треск! Птица замирает с неестественно вывернутой шеей.
