Подошёл вплотную к двери и негромко постучал. На дереве виднелось несколько стёршихся защитных рун. Послышались лёгкие шаги, и через несколько секунд дверь отворилась.

На пороге появилась женщина — худое лицо, глубокие морщинки у глаз и рта, которые резко контрастировали с её бледной, ещё не старой кожей. Растрёпанные русые волосы небрежно собраны в узел. Больше всего поражали глаза — серые, как дождливое небо, и очень печальные. Она смотрела на меня долго, и во взгляде было что-то большее, чем простое любопытство — будто она узнавал во мне кого-то давно забытого. Губы женщины дрогнули.

— Кай? — спросила так тихо, что голос растворился в шуме мелкого дождя.

На секунду растерялся, память мальчишки молчала. А она его знала — интересно, откуда? Неужели помнит меня совсем малышом?

— Да. Здравствуйте, Гретта. Я к вам за одеждой. Слышал, у вас можно что-нибудь прикупить?

Женщина ещё секунду стояла с отсутствующим взглядом, словно во сне наяву, а затем вздрогнула, будто очнувшись. Её щёки покрыл лёгкий румянец.

— Да, да, проходи. Готовой одежды сейчас нет, но я шью на заказ. Проходи, сниму с тебя мерки, всё обсудим.

Кивнул и шагнул через порог мимо женщины, от которой пахло сухими травами, дымом и чем-то неуловимым — как одиночество.

Внутри дома чисто и, несмотря на бедность, уютно. Одна-единственная комната, но в ней царил порядок: стены аккуратно выбелены, а земляной пол устлан свежей соломой. В углу стоял небольшой натопленный очаг, над которым висел маленький котелок. У противоположной стены располагалась лежанка, застеленная лоскутным одеялом, сшитым из десятков разноцветных кусочков ткани. Рядом с лежанкой детская колыбель-качалка, пустая. Главное место в комнате занимал большой ткацкий станок, а рядом с ним — прялка и несколько корзин с шерстяной пряжей. На полках вдоль стен не было ничего лишнего: пара глиняных мисок, деревянные ложки, и в углу вырезанный из дерева олень — единственное украшение.

— Как ты возмужал, мальчик, — тихо сказала Гретта, глядя на меня и сложив руки на груди. — Помню, как вчера — совсем вот такой бегал, — показала рукой на уровне колена, — за юбку матери держался. А теперь…

Вдова едва заметно улыбнулась, а затем лицо помрачнело — видимо, нахлынули воспоминания.

— Значит, за одеждой?

— Да, — решил говорить просто и по делу. Совсем не хотелось погружаться в болезненное прошлое.

— Ну да, ну да… Давай, я с тебя мерки сниму. Подойди сюда, встань вот тут, ровно.

Она взяла длинный кусок бечёвки. Сначала приложила к моему плечу и отмерила нужную длину, завязав на верёвке узелок, затем отмерила длину рукава от плеча до костяшек пальцев — ещё один узелок. Обхват груди, талия, длина штанов от пояса до щиколотки — будущая одежда превращалась в серию узелков на простой пеньковой верёвке. Древняя, но точная система, пальцы ткачихи двигались быстро и уверенно, как у любого хорошего мастера.

Пока та снимала мерки, объяснил ей, что именно нужно: две простые, но крепкие рубахи и двое штанов из самого прочного холста, что у неё есть. Гретта кивала и попутно рассказывала о том, каким был мой отец, как я похож на него упрямством во взгляде. Женщина не говорила ни о чём важном — просто предавалась светлым воспоминаниям о тех временах, когда и Арвальд, и её муж были ещё живы, и все они были молоды и полны надежд.

Всё это время слушал и краем глаза смотрел на пустую детскую колыбель в углу. Муж погиб. Дети… Судя по всему, их тоже не было в живых — эта тихая женщина потеряла всё. От этого осознания наваливалась тяжёлая тоска.

— Сколько это мне будет стоить, госпожа Гретта? — спросил от растерянности, когда та закончила.

— Госпожа? — она звонко, но беззлобно рассмеялась. — Ну ты скажешь тоже, мальчик. Какая же я тебе госпожа?

Женщина говорила, подходя к ткацкому станку и подбирая рулон серого полотна. Действительно — выпалил что-то не то, но и просто «Греттой» назвать её язык как-то не повернулся.

— А как мне тогда к вам обращаться? — спросил осторожно.

— Гретта. Просто Гретта меня зови, — ткачиха обернулась, и в серых глазах мелькнула улыбка. — Ты ведь уже почти мужчина — в наших краях рано взрослеют. Вот и ты… слышала, теперь кузнецом стал.

Вздохнула, проводя рукой по полотну.

— Знаешь что… А давай мы вот как лучше поступим — медяки мне ни к чему, что я с ними делать буду? Сделай-ка ты мне лучше набор хороших стальных игл, вот такого размера. — Она показала на свой указательный палец. — Да ещё ножницы, чтобы ткань резали, а не жевали, как мои старые. С меня взамен — всё, что тебе требуется. Так у нас в Оплоте все дела и решаются. Много тебе ещё придётся в кузне ковать за мешок репы али за починку котелка.

Гретта вдруг беззвучно рассмеялась и прикрыла рот рукой, а глазах блеснул лихорадочный огонёк. От этого смеха я насторожился, стало жаль её пуще прежнего. Казалось, горе женщины было так велико, что разум начинал сдавать.

— Хорошо, Гретта, договорились, — сказал как можно мягче.

— Ну и славно! — она оживилась, движения стали быстрыми, почти суетливыми. — Забегай дня через три — всё будет готово. Я всё время только для тебя и буду шить.

Гретта смотрела на меня особенным взглядом, будто видела не просто сына старого друга, а кого-то другого — кого-то, кого потеряла — мужа или сына.

Кивнул и, чувствуя себя ужасно неловко, попятился к выходу. Выйдя из дома под моросящий дождь, долго не мог избавиться от странного послевкусия — смесь жалости и необъяснимой тревоги.

Шёл в кузню, погружённый в неопределённые раздумья — у каждого в деревне своя тихая трагедия, и если вдаваться в подробности каждой, может и жизни не хватить. Нужно сфокусироваться на своей цели, а ещё — завести по приходу в кузню личную бухгалтерию — кому и что я должен сковать, и кто что должен мне. Можно использовать тот же подход, что был у Гуннара — с пометками на доске, а можно и усовершенствовать.

Но главное, что необходимо сделать — это сковать нормальный ручник. Старик забрал с