Ван дер Бас сделал паузу, и на мгновение мне показалось, что он действительно обдумывает мой вопрос.

— Хочешь попросить пощады? — наконец выдохнул он. — Тогда проси лучше… Но даже если я пощажу тебя, я всё равно передам легионеров властям и лично прослежу, чтобы их всех наказали по всей строгости закона. А вашу небесную бабёнку я с превеликим удовольствием отдам на потеху дружинникам.

При мысли о моих товарищах, о моих «Единорогах», о том, что эта мразь собирается с ними сделать, я почувствовал, как к горлу подкатывает горячая, слепая ярость.

— У тебя нет права решать за других…

— Нет никакого права, — признал он, и на его окровавленном лице снова проступил хищный, звериный оскал, — кроме единственного непреложного закона: права сильного. Тебе, мужлан, следовало бы усвоить это до того, как ты осмелился встать на первую, самую низкую ступень лестницы Восхождения. Мы правим потому, что мы сильнее. Всё остальное — лишь сантименты для черни.

За этим ядовитым разменом репликами, последовала новая, ещё более яростная сшибка. Меч Кееса двигался с бесовской скоростью и нечеловеческой точностью, с низким, голодным гудением разрывая воздух. Но я, до предела натянув все нервы, все сухожилия, успевал либо парировать его выпады, либо уклоняться от них в последнее, отчаянное мгновение. Наше оружие пело, скрежетало и лязгало, высекая снопы искр. Я тяжело дышал, и мне казалось, что я слышу, как стонут мои собственные мышцы и связки от этого запредельного, убийственного напряжения.

Пока мы кружились в этой дьявольской кадрили, я, задыхаясь от ярости, выкрикнул:

— Сегодня я вырву это твоё право сильного из твоего гнилого нутра!

Он расхохотался, и этот сухой, трескучий смех разнёсся по мёртвой ложбине, отражаясь от скал.

— Ты глубоко заблуждаешься, небесный выскочка. Я только начал. Это ты сегодня закончишься, здесь, в пыли, у моих ног.

С каждым новым парированием, с каждым новым ударом я чувствовал, как силы покидают моего противника. Рана в ноге, несомненно, делала своё чёрное дело. Вероятно, в его Скрижали хранился целый арсенал Рун, способных исцелить его или придать ему сил, но сейчас, в мёртвой зоне моей Сферы Пустоты, все его магические козыри обратились в прах. И я, почувствовав это, взвинтил темп боя до немыслимого, ломая его привычный ритм, навязывая свой собственный — рваный, удушающий, изматывающий.

Мир для меня сузился до этого малого вытоптанного куска земли, до клинка в моей руке и клинка в руке врага. Всё остальное — небо, скалы, наши люди, стоявшие немым, застывшим хором, — всё это исчезло, растворилось, превратилось в невнятный серый фон. Пока я парировал беспощадные и стремительные атаки, разум, как ни странно, успокоился, превратившись в холодный, бесстрастный механизм, занятый лишь одним — поиском слабины, бреши в его защите или стратегии.

С каждым ударом этот танец смерти становился для моего противника всё мучительнее. Рана выпивала его силы вместе с кровью. Со стороны наши движения, должно быть, казались неясной, размытой мешаниной — один сплошной вихрь яростных ударов, отточенных контратак и кипящей, животной ненависти. И вот, среди этого хаоса, я нашёл момент. Он оступился, всего на долю секунды потеряв равновесие. Я воспользовался этим, чтобы разорвать дистанцию. Кеес тяжело дышал, опираясь на свой меч, как на трость.

Глаза его сузились, во взгляде промелькнуло что-то новое — не ненависть, а холодный, трезвый расчёт.

— Ты силён, небесный, — признал он, и голос его звучал хрипло. — Я отпущу всех твоих легионеров. И бабёнку твою с этой капсулой забирай. Давай разойдёмся миром. Единство достаточно велико, чтобы нам больше никогда не встречаться.

Вот тебе и честь Восходящего! Вот тебе и право сильного! Это внезапное, унизительное предложение настолько ошеломило меня, что я чуть было не пропустил следующую атаку. Его клинок, безо всякого предупреждения, обрушился на меня с новой, отчаянной силой. Это была ловушка. Подлая, бесчестная ловушка. Я с трудом встретил его удар своим клинком. Очередная серия размена ударами с запредельной скоростью окончилась ничем. Мы снова отскочили друг от друга, тяжело дыша. Разве что можно было снова записать одно очко этому ван дер Басу, так как он, даже истекая кровью, чуть было не подловил меня на своей лжи. Но теперь я знал наверняка, что этому Восходящему верить нельзя ни на уну. Один из нас сегодня должен умереть.

Мы с ним были словно два демона, сошедшихся в последней схватке. Наша битва достигла своего апогея, того жуткого, звенящего крещендо, когда каждый удар, каждый выпад уже давно перешагнул за грань человеческих способностей. Мой клинок с его глубоким, колдовским изумрудным отливом просвистел в воздухе, словно коса самой смерти, и с оглушительным похоронным звоном встретил безупречно белое зирдиновое лезвие. И случилось то, во что, я думаю, не верил и сам Кеес. Его чудесное оружие, его гордость, символ его «права сильного», с жалобным звоном разделилось на два дымящихся куска.

Ван дер Бас отшатнулся, и в его широко раскрытых глазах на миг отразилось нечто большее, чем простое изумление, — там было крушение целого мира, детское, беспомощное недоумение перед лицом невозможного. Я, воспользовавшись этим священным мгновением его слома, усилил натиск, превратив свою атаку в неумолимый молот, загоняя его всё дальше и дальше назад, к его молчаливым, окаменевшим дружинникам.

— Твоё право сильного сегодня заканчивается, гнида, — прошипел я, и слова мои были не громче шороха змеи в сухой траве.

Я направил острие своего клинка ему в грудь и нанёс один-единственный, короткий, почти будничный удар в самый центр его кирасы. Иллиум пронзил украшенный гербом металл с неожиданной лёгкостью, словно это была не закалённая сталь, а мокрый картон, и вышел с обратной стороны, между его лопаток. Я закончил бой так же методично, как мясник разделывает тушу. Выдернув меч из его тела, я провёл размашистый удар сверху — иллиум вонзился в подставленный в последнем усилии кулачный щит и расколол его надвое. Второй удар — в бедро, по уже раненой ноге. Кеес рухнул на колени, и из новых ран хлестнула тёмная, густая кровь. Он дрался до самого конца, даже обезоруженный, даже без своих Рун — упрямый, злой, как волк, попавший в капкан и готовый отгрызть себе лапу, лишь бы не сдаться.

Я стоял над ним, тяжело дыша, и приставил остриё своего клинка к его горлу. Правила Фионтара