Сразу же после совещания я отправил два разведвзвода для выяснения обстановки, даже дал один из трех гласов. Такое название раций довольно быстро прижилось среди людей, как только они их испробовали. Ну а я и не был против, мне тоже понравилось. Я даже с улыбкой представил, как бы здесь заменили все те научно-технические термины, которые были в моей голове. И вполне привычная мне фраза: «Параметры электромагнитного излучения», возможно, звучала бы так: «Меры зорепритяжного светотока». И вполне вероятно, что мне еще предстоит учить терминологию заново.

Но пока думать об этом рано, так как час назад разведка доложила, что железодеи накапливаются на нейтральной полосе именно в том месте, где был бой. Причем это накопление идет исключительно пехотой, которую постоянно привозит воздушный и наземный транспорт. Правда, почему-то эти большие машины высаживают элемийскую пехоту внутри границ Беловодья, а роботы уже пешком выходят на нейтральную полосу.

И если наземный транспорт разведчики видеть не могли из-за невозможности подойти ближе или хотя бы наблюдать в оптический прибор, то вот туши элемийских ботов, висящих над верхушками деревьев и садящихся у самой границы, воочию наблюдать можно. Что косвенно подтверждает мои догадки о локальном прорыве невидимого барьера границы.

И, похоже, это место прорыва довольно узкое, раз через него может протиснуться только пехота. Я думаю, что пролет штурмовика — чисто случайное событие, удачное стечение обстоятельств. Но ИскИну ничего не стоит по запчастям протащить через это окно что-нибудь более интересное, чем пехота. А сейчас он просто занимается занятием плацдарма. И наша основная задача, не дать ему этот плацдарм удержать. Тем более, что и выбора у нас особого нет.

Но если на счет локального прорыва я прав, то у нас сложилась уникальная возможность дать бой в тот момент, когда противник не обладает преимуществом в огневых средствах поражения.

Поэтому Последний Оплот всю ночь гудел как пчелиный улей. Тысячи людей готовили оборудование, проверяли амуницию и оружие, проходили инструктажи и прочее, прочее. И сформированными отрядами выдвигались к месту прорыва, налегке. Перебросить такое количество людей за сотни километров на поездах не представлялось возможным, так как их всего четыре. А вот снабжать армию в походе вполне можно. Хотя часть подразделений все же перебросить придется.

Но сейчас у меня было дело, которое я никак не мог пропустить. И когда на небольшом пятачке собрались все мои приближенные и рота, вои которой вчера участвовали в сражении, в центр вышел священник и громко, чтобы слышали все, начал:

— Живущий под защитой Господа не страшится бед.

Как птица крыльями — Он укроет тебя.

Я смотрел на двадцать тел, лежавших на траве и укрытых бежевой тканью, и вслушивался в слова отца Верилия, которые тот произносил над погибшими.

Сколько я уже в этом мире, сколько видел смертей, но мне еще не разу не доводилось присутствовать на погребении. Да и там, в моем мире, тоже. На Земле после орбитальной бомбардировки нужно было держаться подальше от крупных городов и поселений, где миллионы погибших лежали прямо на улицах. А в пустошах этим просто некому было заниматься.

— Пройдешь через огонь — и не обожжешься,

Поднимешься из пепла — и не сломаешься.

Луна же казалась мне раем, где было все, о чем я мечтал, скитаясь больше года по безжизненным просторам на Земле. Особенно это касалось еды. А война и смерть были где-то там, за сотни световых лет. Где-то там тысячи капсул запускались с какого-нибудь транспортника в сторону ближайшей звезды. И я не ощущал причастности к этому, я не шел с этим парнями встречным курсом на погибающем фрегате, не брал на абордаж орбитальные станции и не десантировался на планету Оршу. Только холодная статистика, которую я ежедневно читал.

— Потому что сказал Господь:

'За любовь ко Мне спасу тебя,

Не оставлю в час последний'.

Здесь же я был причастен ко всему. Именно я отправил их в тот злополучный рейд вдоль границы. Вот что значили слова сержанта по боевой подготовке в училище на Луне: «Если вам доведется отправлять своих людей в бой, загляните им в глаза и в глаза их близких. Чтобы, когда вы будете стоять над их телами, вы знали цену, которую они уже заплатили, выполняя ваши приказы, погибнув за нашу победу. И цену, которую придется платить вам всю оставшуюся жизнь. Прочувствуйте это». И я чувствовал.

— Господи, прими души Тиморея, Горича, Ярма…

Прости им всё, что было не по правде.

Конечно, я не боялся и не рефлексировал по поводу того, что я отправлю в бой тысячи мужчин и часть из них окажутся вот так же лежащими в траве в окружении живых, что пришли с ними проститься. Нет, я точно знал, что именно так и будет, и уже скоро. Но я принял это как неизбежность, как жертву, которую нужно принести, чтобы жили остальные. И я стал понимать ту железную волю и решимость лидеров Земной Федерации, без колебаний посылавших сотни тысяч на смерть по той же причине, что предстоит и мне. А иначе можно сойти с ума.

— И введи в свет Твой вечный.

Нам же дай силы нести их память.

Но у меня все еще остались сомнения: хватит ли у нас сил, чтобы одолеть такого страшного врага? И, всматриваясь в лица стоявших здесь людей, я видел такое же сомнение вдобавок к страху и отчаянию. А для победы нужны солдаты, свято верующие, что они могут победить, и я намеревался дать им эту веру. Есть вера у того десятка воев, что выжили в приграничной стычке с железодеями. Но мне нужна вера в себя всей дружины, тогда, может, поверю и я.

— Жить так, чтобы их жертва стала святой.

Аминь.

Отец Верилий закончил говорить и перекрестился. За ним жест повторили все, кто здесь присутствовал, включая меня. А в следующее мгновение тела погибших окутались яркими голубоватыми коконами, на которых были видны все те же знакомые символы. Я смотрел на это широко раскрытыми глазами, не понимая, что происходит. Но вот взгляды остальных были такими, будто это само собой разумеющееся.

А тем временем коконы ярко засветились изнутри, затем интенсивность свечения резко спала. И через мгновение чаровые коконы исчезли, открыв путь сотням светящихся