— Почему вам это так важно?

Он пожал плечами — жест был неестественным, словно он копировал человеческие эмоции по памяти.

— Потому что вы — ключевой элемент. Ваши способности, ваши знания, ваш опыт — все это критически важно для успеха. Без вас их план обречен на провал.

Фырк зашипел у меня на плече, распушив свой астральный хвост.

— Осторожнее, двуногий. Он что-то задумал. Менталисты никогда не делают ничего просто так. Он играет свою игру.

Я смотрел на Серебряного, на тлеющий огонек его сигареты, на его непроницаемое лицо, и пытался разгадать его истинные мотивы.

Он был прав. Без меня их план был мертв. Но почему он, убийца на службе государства, так заинтересован в том, чтобы я остался в игре? Что это давало лично ему? Контроль?

Возможность быть рядом с единственным человеком, который может создать антидот? Или что-то еще, более сложное и темное? Я оказался в еще более запутанной и опасной игре, чем мог себе представить.

Но я добьюсь от него правды.

Серебряный сделал еще одну затяжку, потом неожиданно сказал:

— А вдруг есть другой способ?

Я насторожился.

— Что вы имеете в виду?

— Вы изучали записи Снегирева. Нашли формулу антидота. Но вы уверены, что изучили все? Что не пропустили что-то важное?

Холодок пробежал по спине. Он просто прощупывает почву, пытаясь выудить информацию или…?

— Снегирев был гением, — продолжил Серебряный. — Параноидальным гением. Он не мог оставить только один, чудовищный путь. Должна быть альтернатива. Запасной план. Что-то, что вы пропустили.

— Я изучил все его записи. Все тайники. Все формулы.

— Все, что вы нашли, — мягко поправил он. — Но что, если есть еще? Что, если он спрятал что-то так глубоко, что обычными методами это не найти?

Он шагнул ближе. Запах табака смешался с чем-то еще — едва уловимым озоном. След ментальной магии.

— Позвольте мне просканировать лабораторию Снегирева. Мои способности менталиста могут уловить то, что недоступно обычному восприятию. Психические отпечатки, эмоциональные следы, остаточные мыслеформы.

Ни за что. Пустить менталиста в святая святых Снегирева? Это все равно что дать волку ключи от овчарни. Он прочитает все тайны, все секреты. К тому же Фырк будет точно против.

— Рад, что ты ценишь мои чувства, двуногий, — добродушно произнес Фырк. — Хоть кто-то.

— Комната Снегирева — не проходной двор для менталистов! — мой тон не оставлял места для дискуссий. — Это место памяти великого ученого. Я не позволю вам копаться в его наследии своими ментальными щупальцами.

— Даже ради спасения миллионов?

— Особенно ради спасения миллионов. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.

— Вы что-то скрываете, Разумовский.

Это было утверждение, а не вопрос. Он изучал меня, как энтомолог изучает редкую, неизвестную науке бабочку — с холодным профессиональным интересом.

— Все мы что-то скрываем, — парировал я. — Вы, например, скрываете истинную причину, по которой помогаете этому «Совету».

Тонкие губы дрогнули — не улыбка, просто мышечный спазм.

— Туше. Но моя тайна не поможет создать антидот. А ваша — может.

— Там нет ничего, кроме того, что я уже нашел. Формула у нас есть. Компоненты известны. Остальное — дело техники.

— Техники, которой у нас нет, — отрезал он. — А время уходит.

Он был прав, черт его дери. Формула без точной методики — как рецепт без указания количества ингредиентов. Можно получить лекарство, а можно — сильнодействующий яд.

— Я найду способ, — сказал я упрямо. — Без превращения людей в подопытных кроликов.

Глава 19

— Это невозможно, — тут же ответил Серебряный. — Мы пытались. Искали.

— Мало искали, — отрезал я. — Прошло недостаточно времени, чтобы со всей уверенностью заявлять, что невозможно найти подобное лекарство.

— Достаточно, — пожал плечами Серебряный.

— И вы это поддерживаете? — прищурился я. — При всей вашей… «неэлегантности»?

Он достал из кармана серебряный портсигар с искусной гравировкой. Щелкнул крышкой. Предложил мне сигарету, я отказался. Он закурил сам, выпустив облачко дыма, которое тут же растворилось в сыром воздухе подземелья.

— Ваш идеализм благороден, целитель Разумовский, — сказал он, глядя на тлеющий кончик сигареты. — И абсолютно непрактичен. Вы не мыслите цифрами.

— Мой идеализм? — я сделал шаг к нему, понижая голос. — Это называется врачебная этика. И она написана кровью. Кровью тех, на ком «прагматики» вроде вас и вашего «Совета» ставили свои эксперименты. Вы не понимаете, что предлагаете на самом деле.

— Просветите меня.

— Давайте проследим вашу безупречную логику, — сказал я. — Сегодня вы приходите к пациенту, который кричит от боли, у которого метастазы в костях, и предлагаете ему «героическую смерть». Он в агонии. Он согласится на что угодно, лишь бы это прекратилось. Это не добровольный выбор. Это эвтаназия под давлением невыносимых страданий. Он выбирает не спасение тысяч, он выбирает избавление для себя.

Серебряный молчал, внимательно слушая.

— Хорошо, — продолжил я, — допустим, это мы проглотили. Что будет на следующей неделе? Вы придете к пациенту с прогнозом в шесть месяцев. Он не в агонии. У него есть время. Он хочет дождаться свадьбы дочери. Увидеть, как родится внук. Провести последнее лето на даче. Но он знает, что болен. Знает, что «занимает койку». Он видит новости, где прославляют «героев нации». Он слышит шепот родственников, которые смотрят на него с надеждой… но не на выздоровление. А на его жертву. Вы не предлагаете ему выбор, Серебряный. Вы вручаете ему пистолет из чувства вины и говорите, что его долг — нажать на курок.

Я сделал еще шаг, почти упираясь в него.

— А дальше? Когда лекарства не будет хватать? Вы придете к человеку, которому остался год. Целый год жизни! А других больше не останется. Всех срочных вы уже убили. Он может работать, путешествовать, любить! Но его имя уже в вашем списке. И вот уже вся его жизнь превращается в ожидание «подвига». Каждый прожитый им день для себя будет считаться эгоизмом. Вы отнимете у него не просто год жизни. Вы отнимете у него право прожить этот год без чувства стыда за то, что он все еще дышит.

Я отступил, чувствуя, как дрожат руки от сдерживаемой ярости.

— Вот, что вы предлагаете на самом деле. Не «Проект Искупление». А государственный механизм по принуждению к самоубийству под предлогом высшего блага. Вы хотите, чтобы одни умирали ради других. Но никто не думает о тех, кто будет умирать.

Серебряный несколько секунд молчал, глядя на меня своими нечитаемыми глазами.

— Все именно так… — он медленно выпустил дым.

— И мой долг, Серебряный, — закончил я, и мой голос стал твердым как сталь, — моя единственная