Он свернул свиток, и его последние слова повисли в воздухе, тяжелые и неотвратимые, как гильотина:

— Да хранит Империю император! Да сгинут наши враги!

Я стоял, вжавшись в стену ближайшего здания, не чувствуя ног. Все планы, все надежды… Все рушилось в одночасье.

Решение было единственным и мгновенным: нужно убираться отсюда, сейчас же. Но осуществить этот план оказалось чертовски сложно. Пока глашатай вещал о предателях и долге, стража, действуя с пугающей слаженностью, уже перекрыла все выходы с огромной площади. Я видел, как смыкались их шеренги, как заблестели на солнце наконечники копий, выставленные вперед.

Паника, до этого тлевшая в толпе, вспыхнула открытым пожаром. Люди метались, натыкаясь друг на друга, их крики сливались в оглушительный гул. Возмущения, проклятия, мольбы.

— Я не хочу! Это же смерть!

— Отпустите! У меня семья! Дети!

— Мы беженцы, потерявшие свой дом! Как вы можете так поступить⁈

Внимательно оглядевшись, я понял, что местных жителей Серебряного Ручья здесь почти не было. Стояли в основном изможденные, плохо одетые люди с узлами и котомками — те, кто бежал от ужаса Леса, чтобы найти спасение за этими стенами. Власти города, видимо, решили убить двух зайцев разом: выполнить указ императора и избавиться от «лишних ртов» без лишних хлопот.

Стража не церемонилась. Под отрывистые команды офицеров солдаты принялись грубо сбивать перепуганных людей в группы человек по двадцать. Воздух наполнился звоном доспехов, криками боли и плачем детей. Я попытался отступить вглубь толпы, но меня схватили за плечо и втолкнули в одну из формирующихся групп. Рядом со мной оказался трясущийся от страха парень лет семнадцати и плачущая женщина.

— Держитесь вместе! Не разбегаться! — рычал сержант, проходя мимо нас. Его лицо оставалось невозмутимым, будто он разгружал мешки с зерном, а не обрекал людей на возможную смерть.

В этот момент к статуе Топора приблизился новый человек — в темном, строгом одеянии, напоминающем судейскую мантию. Его лицо было бледным и аскетичным. Он молча, с каменным лицом, дотронулся ладонью до основания статуи и замер. Наступила томительная пауза, растянувшаяся на несколько минут. Он стоял недвижимо, словно впитывая что-то из камня или отдавая ему приказ. Наконец, он коротко кивнул глашатаю и отошел в сторону, встав в тени монумента, словно наблюдатель.

Глашатай сделал шаг вперед, и его усиленный голос прорезал гул:

— Инициация начинается! Первая группа, к статуе! Немедленно!

Никто в нашей группе, да и в других, не двинулся с места. Люди вжались друг в друга, как стадо овец, почуявших запах волка. В ответ на молчаливое неповиновение стража сомкнула ряды еще теснее, копья опустились, нацелившись прямо в нас.

— Вам приказали! Шаг вперед! — закричал офицер.

— Стойте, я готов вступить в регулярную армию! Только не Инициация, я не пойду! Это же верная смерть! — отчаянно выкрикнул высокий худой мужчина из соседней группы.

Больше он ничего не успел сказать. Один из стражников, не моргнув глазом, сделал короткий выпад. Стальной наконечник копья блеснул и с ужасным, влажным звуком вошел в грудь мужчины. Он захрипел, удивленно глядя на торчащее из него древко, и рухнул на камни. Алая кровь медленно поползла по светлому камню мостовой.

Воцарилась гробовая тишина, в которой был слышен только прерывистый, истеричный всхлип женщины. Угроза стала осязаемой. Теперь все поняли: никто не собирался давать беженцам возможность вступить в ряды регулярной армии. Отказ от прохождения Инициации означал мгновенную смерть. Согласие — вероятную. Выбора не существовало.

Словно по невидимой команде, стража принялась подталкивать первую группу к подножию статуи. Люди шли, спотыкаясь, некоторые плакали, другие были белее мела, с остекленевшими от ужаса глазами. Их плотно окружили, не оставляя возможности отступить, и по команде человека в мантии двадцать человек одновременно, как по сигналу, приложили ладони к холодному камню статуи Топора.

Я замер, ожидая чего угодно — вспышки света, криков, чего-то эпического. Но ничего не произошло. Они попросту… растворились в воздухе. Мгновенно и бесшумно. На месте, где только что стояла плотная группа людей, остались лишь пустота и пятно крови того, кто осмелился ослушаться.

В горле встал ком. Система. Она просто… забрала их.

Глашатай, не выражая ни единой эмоции, скомандовал:

— Следующая группа!

Стража принялась за работу. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. Бежать? Но был ли в этом смысл? Если верить Элиану и Найре, Инициация сделает меня сильнее. Но какой ценой? Велик шанс, что меня раскроют, и тогда моей жизни наступит конец…

Вокруг творился сущий кошмар. Бесперебойно работал бездушный конвейер по перемалыванию человеческих судеб. И я был следующей деталью на его ленте.

Глава 21

Я стоял и наблюдал за самым жутким конвейером, который только можно было представить. Мои ладони были влажными от пота, а внутри все сжалось в ледяной комок, пульсирующий от ужаса. Я видел, как группа за группой, подгоняемые грубыми тычками копий, несчастные беженцы прикладывали ладони к холодному камню статуи Топора и бесшумно исчезали, не оставляя и следа. Словно их стирали ластиком из реальности.

Что это значило? Провал Инициации? Мгновенная смерть? Или же все шло, как и было задумано Империей, — людей перемещало в специальное место для испытаний? Но тогда почему никто не возвращался? На площади оставалась лишь стража, глашатай, бледный человек в мантии и новые жертвы, которых сгоняли к подножию монумента.

Данных было катастрофически мало. Орн пугал меня смертельной опасностью ритуала. Элиан и Найра, эти юные чудовища из Высшего Мира, наоборот, уверяли, что для «чужаков» вроде нас это всего лишь полезный инструмент. Кому верить? Инстинкт подсказывал, что правда где-то посередине.

Рискнуть? Пройти Инициацию сейчас, пока не прикончили за отказ? Но как не раскрыть себя?

С другой стороны, даже если бы мне каким-то чудом удалось скрыть свою природу и успешно пройти Инициацию, что тогда? Успешных кандидатов забирали в столицу на обучение, а этого мне хотелось еще меньше, ведь тогда о защите Орна и своего дома можно было бы забыть.

Выбор был между плохим и худшим. Либо смерть или разоблачение здесь, на площади, либо пожизненная служба и потеря всего, что мне было дорого, в столице. Мой разум лихорадочно искал третий путь, малейшую лазейку, но ее не было. Я был загнан в угол, и стены этого угла неумолимо сходились.

Пока я метался в мыслях, конвейер смерти работал безостановочно. Подошла и бесследно исчезла еще одна группа,