Хагар фыркнул:

— Пять? Ты с ума сошел, Барни! Двадцать! И то только потому, что предмет и впрямь любопытный.

— Двадцать⁈ — возопил купец. — Да за такую вещь аристократы на аукционе друг друга перебьют! Семь! И мы гарантируем вам приоритет на все последующие творения нашего мастера!

Так начался торг. Я отступил на второй план, позволяя Барни делать то, что он умел лучше всего. Эдварн стоял молча, но по едва заметному расслаблению его плеч я понял — худшее позади.

В итоге, после получаса препирательств, мы сошлись на том, что Хагар выкупит оба «Дубовых щита» по цене на тридцать процентов выше стандартной. Что касается «Стража Порогов», то его оставляли у Хагара на реализацию. Мы взяли солидный задаток, а окончательный расчет и комиссия Хагара в десять процентов должны были состояться после продажи. Я также договорился, что пробуду в городе еще несколько дней, ожидая новостей.

— Кстати, — сказал Хагар, провожая нас к выходу и аккуратно заворачивая статуэтку в черный бархат, — вам повезло. В городе как раз находится один… господин из столицы. Человек с тонким вкусом и кошельком соответствующей толщины. Он коллекционирует уникальные артефакты. Думаю, ему будет интересно взглянуть на вашу работу. Я свяжусь с ним.

Мы покинули лавку с ощущением, что прошли по лезвию бритвы и чудом не порезались.

Отойдя на приличное расстояние и свернув в какой-то тихий, пыльный переулок, я прислонился к прохладной каменной стене и закрыл глаза. Внутри все дрожало. Мелкая, предательская дрожь пробегала по ногам и рукам. Адреналин отступал, оставляя после себя пустоту и леденящую усталость. Давно я не был так близок к смерти. Не в открытом бою, где полагаешься на рефлексы и силу, а в ловушке, где от тебя ничего не зависит, кроме языка и хитрости.

Барни переживал все куда более явно. Он отшатнулся к противоположной стене, согнулся пополам, и его громко вырвало. После этого он, бледный и потный, вернулся к нам и просто сполз по стене на землю, беспомощно бормоча:

— Никогда… никогда больше…

Эдварн, наоборот, держался молодцом. Он стоял, прикрывая нас от посторонних глаз. Его лицо было спокойным, лишь глубокие морщины у глаз выдавали перенесенное напряжение.

— Ловко ты его, пацан. — хрипло произнес он. — Я уж думал, сейчас рубиться начнем. А ты его на деньги развел.

Я лишь кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Глубокий вдох, выдох, еще один. Дрожь понемногу начала отступать.

Вернувшись во двор таверны, мы сразу же направились к Крону. Командир сидел на ящике и чистил свой меч. Его взгляд вопросительно скользнул по нашим лицам — уставшему у меня, все еще зеленому у Барни и спокойному у Эдварна.

— Ну что? — коротко бросил он.

— Финансы есть. — отчеканил Эдварн. — Сумма приличная, хватает на закупку продовольствия и еще остается. Можно начинать.

На лице Крона впервые за долгое время появилось нечто, отдаленно напоминающее облегчение. Он кивнул.

— Отлично. Барни, — он повернулся к купцу, — бери ребят и…

— П-подождите, капитан. — перебил его Барни, потирая виски. — Мне нужно… минут пятнадцать. В таверну подлечиться. Нервы, понимаете… совсем расшатались.

Он выглядел настолько жалко и несчастно, что даже суровый Крон не стал спорить. Он с сомнением посмотрел на Барни, но лишь вздохнул:

— Ладно. Четверть часа — и ни минутой больше. Но чтобы ровно стоял на ногах и был готов работать. Промедление сейчас смерти подобно.

— Будет сделано. — просипел Барни и, пошатываясь, скрылся в дверях таверны, наверняка направляясь прямиком к стойке с самым крепким алкоголем.

Мне не сиделось на месте. Нервы все еще были натянуты, как струны, и требовали разрядки. К тому же любопытство грызло меня изнутри. Мне захотелось просто пройтись, посмотреть, вдохнуть воздух чужого города.

— Я схожу до местной центральной площади. — сказал я Крону. — Просто осмотрюсь.

Он кивнул:

— Хорошо, только держи ухо в остро. Сам понимаешь, в городе сейчас неспокойно.

Я вышел на улицу и неспешно двинулся в сторону, где, судя по шуму и ширине улиц, должен был находиться центр. Картина была все той же: давка, грязь, отчаяние на лицах беженцев и холодная настороженность местных жителей. Стражников было много, очень много. Они стояли на каждом углу, сколоченные в небольшие группы. Их взгляды, скользящие по толпе, были без тени сочувствия. Скорее в них читалось раздражение и усталая злоба. Будь их воля, я был уверен, они бы лично повышвыривали всех этих «чужаков» за стены, чтобы те не отнимали ресурсы и не сеяли смуту.

Чем ближе я подходил к центру, тем больше становилось людей, пока наконец не вышел на центральную площадь. Она была огромной, вымощенной светлым камнем, и напоминала гигантский муравейник. Люди толпились повсюду. И здесь же, в самом центре, я увидел то, от чего у меня замерло сердце.

Статую Топора.

Точь-в-точь такая же, как в нашем городе: могучий, уходящий в небо обелиск в виде фигуры в строгих одеждах. Она стояла на каменном постаменте, держа в руках огромный топор, и излучала ауру древней силы. Было в этом что-то мистическое и пугающее — словно невидимые нити связывали все города Империи через эти одинаковые монументы.

Но было и одно отличие. Рядом со статуей соорудили нечто вроде деревянной трибуны, с которой какой-то мужчина в официальном, расшитом узорами плаще зачитывал что-то с длинного свитка. Голос его, усиленный каким-то магическим артефактом, гремел на всю площадь, перекрывая гул толпы. Я прислушался, и с каждой новой фразой кровь в моих жилах стыла все сильнее.

— … по указу Его Императорского Величества, — вещал глашатай, и его слова падали на площадь, как камни, — от сего дня на всей территории нашей Империи, Санкталия, вводится военное положение!

В толпе прошел гул, но глашатай продолжал, не обращая на это внимания.

— Вероломный и могущественный враг, Великий Лес, очнулся от многовековой спячки и повел свое скверное воинство на наши земли! Но это не все испытания, что ниспослали нам боги! Две соседние Империи — коварный Карнхейм и жадный до чужих земель Тирнвал, — воспользовавшись моментом, вероломно пересекли наши границы и начали широкомасштабное вторжение!

Теперь гул перерос в панический ропот. Война на три фронта… Это пахло гибелью целой цивилизации.

Глашатай поднял руку, требуя тишины, и его голос прозвучал еще громче, металлически-безапелляционно:

— В связи с чрезвычайной ситуацией все свободные граждане Империи, достигшие возраста четырнадцати