— Ты — первым, — сказала Ванда. — Я следом.

Протиснулись. Здание Особого архива стояло черней ночи — три этажа, и в каждом ни одного живого огонька. Мёртвая махина, как склеп; окна — пустые глазницы, карниз — словно застывшая бровь. Даже дворник местный здесь, кажется, шёл бы на цыпочках.

— Глухо, — сказал я. — Слишком глухо.

— Там, — Ванда кивнула не на архив, а в сторону. — Соседний дом. Парадная. Через ту крышу пойдём.

Я кивнул. Руки уже сами собою доставали отмычки.

Замок был старый, с характерным «прогоном» — простая механика, совсем чуть-чуть магии. Щёлк — и охранное заклятие само поверило, что замок открыли давно. Ванда даже не похвалила — как будто так и должно.

По лестнице вверх. Запах сырой побелки, чугун перил холодит пальцы. На площадке — чердачная дверь, накладной замок болтается. Его тоже открыл не глядя. Чердак встретил нас пылью и мышиным помётом. С северной стороны — лаз на крышу.

Мы вылезли. Город сразу сделался ниже, ветер толкнул в спину. Через узкий проём — следующая крыша, уже нужная нам, архивная. Ванда показала жестом на подвешенную верёвку.

— Осторожно. Там козырёк.

Мы спустились на крышу архива мягко, почти бесшумно. Я присел, прислушался. Ничего. Ни шагов. Ни шинелей, ни откашливания караульного, ни скрежета ключей где-то у люка. Пусто.

— Где ж твой «Хор»? — спросил я негромко. — Обещали «заварушку». Обещали охранку увести.

— А где ты тут охранку видишь? — прошипела она. — Вот, давай, крепи вон тут!.. Тебе сюда, в эту дырку.

Я принялся за дело. Осторожно поднял глаза, чтобы Ванда не заметила — Сапожок неслышной тенью уже скользил по крыше, приближаясь к нам.

— Готово, — сказал я.

Выпрямился, отряхнул руки.

— Ну так не стой! — у Ванды, похоже, сдавали-таки нервы. — Думаешь, такая тишина тут до утра будет?

Да, а ожидаемого мной поста на крыше так и не оказалось. Гм. Неожиданно, но ладно.

— Ну, на удачу, — сказал я. И, прежде, чем Ванда успела даже пискнуть, обхватил её за талию, прижал к себе, крепко целуя прямо в губы.

Глаза её закатились, не успев расшириться. Чисто сработано, Ловкач.

— Малой!..

— Тута я, дядечка!..

— Полезай. Тебе даже замка на крышке снимать не надо. Встретишь решётки — никуда не торопись, пили. Она, — я кивнул на впавшую в оцепенение Ванду, — минуты через три очнётся. Помнить ничего не будет. Давай, Савва, удачи!..

— Спасибо, дядя Ловкач!..

И мальчишка ловко, словно ужик, скользнул в тёмный квадрат шахты. Ишь, разинут, словно пасть голодная, нами поужинать намеренная.

— Хрен тебе, — сказал я шёпотом.

Савва ушёл вниз, в сердце мёртвого дома.

Я повернулся и почти бегом кинулся обратно к верёвке.

Спустился обратно в подвал соседнего дома. Нашел нужный люк. Поднял крышку, нырнул вниз, и вот уже снова коллектор. Вонь ударила, но я шагал, будто по привычке: хуже доводилось нюхать.

Скоро стены изменились. Камень стал иным — плотнее, старее, словно кто-то когда-то заложил его с совсем иным умыслом, не для сточных вод. Воздух тоже сменился: от мерзкой вони канализации до густой, почти осязаемой тяжести. Как будто на плечи лёг невидимый плащ. Это не сырость — это дыхание самих книг. Запретных.

Остановился, прислушался. Не как обычные городские люди, само собой. Где-то выше, над слоем земли и камня, шевельнулась охрана: кашель, шарканье ног. Кто-то сидит, кто-то ходит. Четверо, как Ванда и обещала. Скучают, служба нетрудная, да нудная.

Неужто план без обмана?

Я притих. Научился в своё время слушать не только ушами, но и нутром. Шаги равномерные, дыхание живое. Не мертвецы. Не конструкты. Хорошо. Настоящие. Настоящих проще обмануть.

Достал зубило, начал осторожно разбирать кладку. Не долбил — просто снимал камень за камнем. Каждый кирпич поддавался медленно, но верно. Как у Сергия Леонтьевича, когда я его стену столом вышибал, только здесь всё иначе: не силой, а терпением. Здесь любое резкое движение — и тревога.

Я работал медленно, ровно, будто и сам был частью кладки. Камень постепенно уступал, поддавался. Я достал из заплечного мешка простую трость и вмиг развернул её в лесенку, прислонил и поднялся выше. Сквозь пол и перекрытия тянуло холодом — не сквозняком, а тем особым холодом, что всегда окружает вещи, к которым лучше бы человеку не прикасаться.

Я вдохнул глубже. Вот оно, древлехранилище. И если всё сложится, сегодня ночью я войду в самое сердце имперской тайны. А если не сложится — ну что ж, тогда мои кости станут частью этой самой кладки.

Я тогда тоже стану вечным хранителем этих секретов. Но такого не будет. Ведь я Ловкач.

Плиты пола я просто поднял. Тоже очень-очень медленно и осторожно. Тишина. Сигнализация не сработала, всё как и должно быть. Подпрыгнул, подтянулся — и вот я внутри.

В тени угадывались очертания шкафов. Высокие, до потолка, с причудливыми решётчатыми дверцами. Каждая секция — отдельный сейф, каждая под замком. Над ними — таблички, буквы латиницей, кириллицей, цифры.

Чистый порядок. Но порядок — мёртвый, холодный.

И всё равно книги шептали. Я слышал их голоса, неразборчивые, чужие, но манящие. Звали, звали. Вот оно, то самое, что пробивалось ко мне сквозь кладку. На погибель или на знатную добычу зовут они?

Вот ты и на месте, Ловкач. Теперь следовало бы дождаться, когда Сапожок пропилит решётку и тоже спустится сюда. Стоило бы… но сердце уже билось в ритм этих книг, в ритм их немого зова.

Я осторожно протянул руку в щель, ощутил лёгкое колыхание дремлющей силы — и улыбнулся.

— Ну здравствуйте, — шепнул я, словно старым друзьям или верным питомцам. — Скучали?

Глава 18

Знаки и символы

Внутри древлехранилища царила кромешная тьма. Такая, про какую говорится: хоть глаз коли. Хорошо, что мне никакого света не требовалось — помещение полнили эманации запертых