Я затаил дыхание. Савва, на меня глядючи, мигом повторил.

Фигура скользнула взглядом по залу. Взгляд был пустой, но зоркий.

Наблюдающий. Он медленный, пока не засечёт добычу. А уж тогда бежать может очень быстро. Но, чтобы не растратить даром силы, в обычных обстоятельствах Наблюдающие медлительны, заторможены, выглядят словно слабоумные.

Я не двинулся, но внутри всё сжалось.

— Расплатимся и уходим, тихо, — бросил я Савве шепотом. — Пуговицу застегни. И не оборачивайся.

Сжимая всё внутри плотно-плотно, чтобы ни одна нить моей сути не вырвалась наружу даже краешком, мы вышли на Обводной. От воды тянуло сыростью; мы шли мимо доходных домов, мимо дешёвых лавок и сомнительных трактиров. Краем глаза я видел, как на той стороне улицы одна тень сменяет другую — серые парочки, вечно безликие. Наблюдающие снова полезли на свет Божий. Значит, игру подняли на новую высоту. Значит, к ночи будет жарко.

Наблюдающие нас пока не видят, и это хорошо. Значит, я умело прячу силу и не даю им зафиксировать своё лицо.

Проходными дворами мы вернулись «к себе», в ту самую дворницкую.

— Можешь прилечь, — велел я Савве.

Он не заставил просить себя дважды. Вкратце я рассказал ему о плане Ванды, умолчав, само собой, что она и Марья-искусница — одно и то же лицо.

— Слушай, малой, да на ус мотай. Простой у них план вышел, слишком простой. Значит — не план, а видимость одна. Пока «Хор» устраивает заварушку возле Узла, они будто бы поднимают мешки на крышу, готовятся вытаскивать добычу. А потом и меня — всё через вентиляцию. Красиво. Только есть два «но». Первое — на схеме не было поста охраны на крыше. А он должен быть. Даже ювелиры-частники ставят, не дураки. Князь Черкасский для своей коллекции тоже охрану там держал. Значит, или план старый, или… составляли небрежно, в спешке, и им вообще неважно, добуду я что-то или нет. Второе — когда я им всё отправлю, зачем им меня вытаскивать? Деньгами делиться? Мне сказали, мол, через финскую границу уходить станем. А если нет? Если прыг на пароход здесь, прямо в порту — и поминай, как звали?

Савва моргал, ловя каждое слово. Глазки пытливые то отведёт, задумавшись, то снова на меня вернёт — но огонь в них не угасал.

— Тогда как? — шёпотом.

— А так. От Ванды мы избавимся, своим путём пойдём. Она-то мне планы показывала, да не заметила — потому что злилась — что не только на них я смотрел. А злилась потому, что я её из себя вывел. Запомни, малой, когда с дамами дело иметь станешь. Нет лучшего средства её отвлечь. Пусть злится, пусть из себя выходит. А я-то знаю теперь, где этот архив стоит да, самое главное, что под ним.

— Ой! — просиял Савва. — Снизу зайдём, да, дядя Ловкач? Пол пробьём?

— Пробьём, — усмехнулся я. — Этак к нам весь гвардейский корпус пожалует. Не пробьём, а аккуратно… проточим, скажем так. Как вода землю, только куда быстрее.

Поэтому ты вперёд пойдёшь. Через шахту. Но только для видимости. А я пока… с Вандой договорюсь.

И я подмигнул мальчишке.

— Дядько… — вдруг потупился Сапожок, — а ежели по правде — тебе страшно?

— Всегда, — сказал я честно. — Кто не боится — тот глуп. А этакий тупой долго не живёт. Страх — это инструмент. Главное — уметь им резать, а не порезаться.

Он задумчиво почесал ухо и вздохнул.

— Я резать умею.

Пригодится, — кивнул я. — И вот что, Савва-Сапожок, запомни самое главное. Мы с тобой в хранилище вместе окажемся. Но может так статься, что ты меня опередишь. Поэтому слушай внимательно. Список «чёрных тетрадей», что даст Ванда, — это наверняка приманка. По-настоящему ценное на виду не лежит и не числится под своим именем. У имперцев на такие вещи — кодовая маркировка. Ищи шкафы с двойными полками и метками «Р-секция» или «К-секция». Листы там шиты толстой ниткой, на корешке — шестиконечная метка из двух треугольников, один перевёрнут. Особо берегись, если литеру «Ш» увидишь. Руками ни в коем случае не трогай! Сначала дунь, как я учил, по краю — если холодом отдаст, значит, сидит печать. Я сниму.

— А если не отдаст?

Я только кивнул.

— Всё равно лучше не трогай. Сначала я.

Всё это я выдал на одном дыхании, без запинки. Нужное всплыло в памяти Ловкача, и я почти поверил, что этот самый «Детский хор» на самом деле готовил его именно к этому взлому.

Правда, Завязь в тайничке это всё равно не объясняло.

Остаток дня ушёл на подготовку. Хороший город Санкт-Петербург, всё в нём купить можно; ну, если места знать, конечно.

Пока мы с Саввой шныряли по закоулкам имперской столицы, я заметил, что Наблюдающих стало куда больше. Правда, и следили они почему-то отнюдь не за мной, точнее, не только за мной. А вот за кем именно — я сразу понять и не смог.

Но что-то затевалось тут, что-то, меня касающееся, но не только. И даже не столько.

Эти посторонние мысли я из головы выкинул. Надо дело одолеть.

К вечеру Петербург стал серым и плоским, стёртым, как старая монета. Я пришёл на место чуть раньше. Ванда не заставила себя ждать; экипаж выкатился из-за угла без лишнего шума, дверца отворилась, мелькнул её холодный профиль.

— Поехали, — бросила она коротко.

Мы тряслись молча. Колёса стучали, как словно часы самой Судьбы. Ванда смотрела сквозь занавеску — и я понял, что не глазами даже, а тем самым внутренним зрением хорошего менталиста. Я считал перекрёстки, фонари и повороты. Запоминал. Маршрут в голове складывался в ровную нить примет.

Остановились в глухих переулках, свернув во двор-колодец. Дверь распахнул худой парень в полушубке — молча, как тень. Во дворе — сараи, навал досок, какой-то мусор.

— Здесь, — Ванда ловко скользнула между сараями, даже юбка не зашуршала. — Прут.

В углу ограды действительно торчал аккуратно подпиленный железный прут; его верхний край