И вот однажды, я это помню так, словно это было вчера, пришла Лирия. Это случилось в тот день, когда туман над Белым Озером был густым и плотным, как парное молоко остророгов, а дождь висел в самом воздухе невидимой, холодной взвесью. Она выскользнула из серой, обманчивой пелены озёрной воды бесшумно, словно была частью самого течения, духом этого места. Её походка, когда она ступила на мой причал, была грациозной, как изгиб быстрой реки, а тело покрывала тончайшая, едва заметная россыпь чешуи, что мерцала в тусклом свету, как мокрая от росы рыбья спина. Голос её был мягким, как драгоценная парча из Манаана, что привозили купцы, — дорогой, редкий и обволакивающий.

Она пришла не торговать. Она пришла смотреть. Долго молчала, обходя мой остров, её пристальный взгляд скользил по загону с остророгами, по моей хижине, из трубы которой вился сизый дымок, по моим рукам, огрубевшим от нехитрого крестьянского труда. Она видела не клеймо трэля, а застарелые шрамы бойца. Не сломленного раба, а зверя, затаившегося в камышах в ожидании своего часа.

— Ты не трэль, Локи. Кто бы что ни булькал среди озёрников, — прошептала она той ночью в хижине, когда огонь в камине дотлевал красными, подёрнутыми пеплом углями, бросая пляшущие тени на грубые каменные стены. — Ты — змееглав, что сидит в тростнике и ждёт свою добычу. Ты мне нравишься своим упорством. Я буду жить с тобой на этом острове.

В её словах не было ни капли лести. Это была констатация факта, простое и ясное признание, которое стоило дороже всех ун, что я когда-либо держал в своих руках. Она видела меня настоящего сквозь уродливую шелуху Локи. В ту ночь я перестал быть просто выжившим. Я снова начал смеяться, любить и жить.

Мы сошлись. Без глупых клятв и дикарских ритуалов, как сходятся две реки, чтобы стать одним потоком. И родились дети. Дана, Быстрый Плавник, — шустрая, как мальки у самого берега, с тонкими перепонками между пальцами, унаследованными от матери. Она бегала по острову, собирала перламутровые раковины и с младенчества впитывала науку торговли, наблюдая за моими сделками с ушлыми купцами. Моя рыбка, моя маленькая искорка в этом сером, туманном мире. А за ней — младшие сёстры, что ныряли с самого рождения, чувствуя себя в воде так же уверенно, как и на суше. Они были детьми озера, детьми Лирии и моими. А я смотрел на них, и сердце моё сжималось от невыносимой смеси любви и глухой, ноющей тоски по миру, которого они никогда не увидят. Так или иначе, но семья стала моим якорем, намертво вбитым в илистое дно этого непривычного и иного, но уже моего мира.

375

Годы шли, вернее сказать, не шли, а сочились, как болотная вода сквозь торф, оставляя на душе горький осадок. Уны копились. О, они вовсе не падали с неба, как манна небесная. Каждый из этих тусклых металлических кругляшей был обеспечен моими бессонными ночами, риском, от которого стыла кровь, и холодным, змеиным расчётом. Я завёл книги — толстые, неуклюжие тома, сшитые из местной жёлтой тростниковой бумаги, и выводил на их шершавых страницах столбики цифр чернилами из сажи и рыбьей желчи. Дебет, кредит, имена купцов, вес груза, сроки поставки. Я считал цены так же дотошно и скрупулёзно, как когда-то, в той, другой, почти забытой жизни, рассчитывал по граммам питательный раствор для гидропонных ферм. Вот только на сей раз нельзя было поручить скучную рутину когитору и заняться более интересными занятиями. Но у меня всё получалось и без него. Что и не удивительно, ибо принцип один и тот же. Точность, учёт каждой мелочи, планирование ресурсов и времени, чёткая концентрация на конечном результате.

Купцы из Манаана, скользкие, суетливые людишки, постоянно пытались меня обмануть, подсунуть фальшивые, легковесные уны, занизить вес товара. Но я не попадался. Со временем у меня даже выработалась привычка — различать ложь за версту будто бы по запаху, как хищная рыба чует каплю крови в воде.

Вершиной же моей торговой империи, её венцом, стала сделка с Благородным Домом ван дер Джарн. Эти аристократы с надменными, породистыми лицами и гербами на белоснежных шёлковых знамёнах не торговали с кем попало. Сначала они прислали шпионов под видом мелких, захудалых торговцев. Потом — младшего чиновника, чьи холёные, белые руки были слишком нежны для того, кто сидит день за днём на вёслах. Я раскусил их незамысловатую игру с первого же взгляда, но виду не подал. Я просто делал своё дело. Показывал им лучший жемчуг, чёрный, как зрачок подводного демона; икру, прозрачную, как слеза; и редкие травы со дна, содержащие в себе капли Звёздной Крови.

Наконец, прибыл и сам представитель Дома. Старик с вытянутым лицом, на котором застыла маска векового снобизма, и взглядом, холоднее самых глубинных течений. Мы торговались три дня. Не о цене — о, нет! — о принципах. Он хотел полного, безраздельного контроля. Я — партнёрства. Он говорил о власти своего Великого Дома. Я — о власти над озером, которое кормило меня и которое я знал, как свои десять пальцев.

— Вы просите невозможного для трэля, Локи, — проскрипел он, когда мы сидели у очага в моей хижине, а за тонкой стеной тоскливо завывал ветер. — Дом ван дер Джарн не примет ваши условия.

— Я не прошу, — ответил я, подливая ему в чашку пряного, обжигающего отвара. — Я предлагаю. Вы получаете эксклюзивный доступ к сокровищам Белого Озера. Я получаю гарантии и стабильный рынок сбыта. Змееглав не просит у рыбы разрешения охотиться в её реке. Он просто ставит её перед фактом своего голода.

— Придут крестьяне и забьют вашего змееглава кольями, — усмехнулся старик.

— В прошлый раз, семь лет назад, вы уже попытались забить Племя Белого Озера кольями. Вы пришли с пушками и огнестрельным оружием. Напомнить вам, что тогда произошло?

— Война, — помрачнев, процедил он.

— Война. А война, почтеннейший, как и любая сделка, должна приносить выгоду. Какую выгоду принесла вам та война семь