Жука Илвасион подцепил на отдалённой площадке, когда тот остановился у какого-то клапана, чтобы проверить его состояние. Лёгкий магический толчок в том месте, где сходились суставы, — и механизм просто осел.

Каждый из трофеев получал ту же процедуру: вскрытие панелей, осмотр, изъятие пары деталей. Эльф помечал в блокноте, где именно находился, когда вытаскивал то или иное кольцо или шестерню. Схемы узла ещё были туманными, но кое-что уже начинало повторяться. Пауки и жук использовали похожие принципы питания, просто масштаб был разным.

Иногда талморский маг отвлекался не на механику, а на окружение. Настенные панели с рельефами, напоминающими то ли схемы, то ли карты. Гладкие двери без ручек, которые не реагировали ни на жезл, ни на магию. Двемеры оставили за собой не только машины, но и идею, которая просачивалась в каждую деталь. Организованный, завершённый мир, который больше не нуждался в создателях.

У края одной из платформ Илвасион задержался, глядя вниз. На нижнем уровне, в тумане пара, шелестел какой-то гигантский механизм. Силуэт был размытым, но по характеру движений маг догадался: то ли заготовка для центуриона, то ли спящий собрат. Туда он не полез. Пока что. Бросаться на такую махину без понимания принципов — глупость, которая лишит Маркрафт одного писаря и подарит двемерскому узлу бесхозный труп.

Зато на полпути обратно эльф заметил ещё одну важную деталь. В нише между панелями стояла, казалось бы, обычная опорная колонна, но от её основания отходили сразу три канала с едва заметным свечением. Где-то он уже видел такой тип распределения. В голове щёлкнуло: в корпусе первого паука был похожий узел. Маленький, локальный, а здесь — системный.

Илвасион приложил к колонне ладонь, на миг потянулся потоком, не пытаясь ломать или вмешиваться, а просто «слушая». В ответ по нервам пробежал знакомый, уже уловимый ритм: импульсы шли по кругу, возвращались, перенаправлялись. Никакого хаоса. Чистая, ритмичная работа.

— Нейросеть на шестерёнках, — издевательская мысль мелькнула сама. — Великолепно. Я умер, чтобы в итоге любоваться на механический мозг без операторов.

Улыбка не прорвалась наружу, осталась где-то под кожей. Талморский писарь убрал руку, ещё раз зафиксировал в памяти рисунок каналов и вернулся к своим трофеям.

Когда путь наверх снова встретил его влажным воздухом маркрафтской канализации, сумка оттягивала плечо куда заметнее. Внутри тихо позвякивали кольца, шестерёнки, пара линз, одна тонкая пластина с гравировкой, похожей на схему зарядки. Каждый из этих кусочков был больше, чем просто металлом. Каждый — маленьким ключом к пониманию того, как узел живёт без хозяев.

Молча выбрался из люка, тихо опустил крышку на место и прислушался к крепости. Сверху доносились обычные звуки: шаги стражи, далёкий смех, глухие голоса. Никто не ждал писаря, вернувшегося из чрева города с сумкой чужой инженерной философии.

Маг-писарь поправил мантию, спрятав под складками ремень с сумкой, и двинулся по коридору к своим бумагам. Днём он будет писать привычные формулировки вроде «о перераспределении ресурсов» и «об оптимизации потоков», а ночью — перебирать двемерские детали, пытаясь сложить из них модель одного-единственного принципа: как сделать так, чтобы система работала сама, не спрашивая богов и начальство.

В этом двемеры явно преуспели. А Илвасион намеревался украсть у них хотя бы часть этого успеха.

Глава 11

Работа навалилась сразу, как только талморский писарь перестал спускаться в руины и несколько дней честно провёл наверху. Магистрат не любил вакуума: стоило Илвасиону задержаться в канцелярии до обеда, как на его стол легли три новые кипы бумаг, каждая с пометкой «срочно» и чужим раздражённым почерком.

Чернила в чернильницах быстро кончались. Чернила в людях — нет.

Высокоэльф сел, привычно разложил документы по кучкам: налоги, шахты, поставки, жалобы. Сбоку — особая стопка, куда уходило всё, что касалось полукровок и подземных объектов. Её никто не просил вести. Она просто возникла сама, как осадок.

Первой сверху оказалась жалоба мелкого лавочника на «невыносимый побор». Стандартный вой о жизни, ничего примечательного. Талморец уже хотел отложить лист, когда взгляд зацепился за строку: «…и сверх того — особый сбор по имени Бьёрна Рыжего, без расписок, без печати, под угрозой закрытия лавки». Имя не значилось ни в одном из официальных реестров.

Писарь взял следующую жалобу, старую, из нижней части стопки, уже подпожелтевшую по краям. Там была другая рука, другой почерк, но в середине текста всплыло: «…сказали платить Рыжему, иначе смену в шахту не допустят».

Илвасион чуть откинулся на спинку стула, вытянул шею, чтобы размять мышцы, и потянулся к ящику. Из глубины выехала аккуратная картонная коробка с небольшими ярлычками. Все жалобы с примесью странностей он складывал туда. Писарю было безразлично, что именно раздражало людей: лишний сбор, несуществующий приказ, «по-тихому» меняющиеся правила. Главное — повтор.

Ящик щёлкнул, открывая старые слои. Кто-то ещё жаловался на «Рыжего». Костяшки пальцев коротко стукнули по столу; эльф вытащил сразу три листа, разнесённых по датам. Один — от трактирщика у шахт, второй — от поставщика инструментов, третий — от группы полукровок-носильщиков, которым отказали в смене, «пока не разберутся с долгом Рыжему».

Имя само по себе ничего не значило. Пол-Маркрафта рождалось рыжим и глупым. Но внизу, под текстами, шли подписи стражей, заверявших жалобы как «полученные». Везде стояли одни и те же два имени.

Эльф медленно вывел их у себя на черновике, затем поднялся и, как ни в чём не бывало, подошёл к общему реестру кадров городской стражи. Толстый фолиант, который никто толком не любил листать: слишком много мелкого текста.

Пальцы быстро нашли нужные строки. Оба стража значились в смене, курировавшей шахтный район и восточные склады. В графе «подчинение» стояла фамилия «Йорунд». В графе «надзор за безопасностью» — ещё одна, знакомая по разговорам в трактире: «Торвальд Тирсен».

Талморец тихо хмыкнул. Торвальд уже всплывал в его внутренних пометках. Норд-чиновник с хорошим, чуть потёртым клинком, заведующий распределением смен на шахтах и выдачей разрешений на использование городской охраны «по особым случаям». Официально — никто. Не