— Ну что, Ромео, закончил свои сентиментальные прощания? — её голос, как всегда, был полон ехидства. Даже не знаю, то ли она сама догадалась, то ли Ядвига проболталась. — Джульетта уже рыдает в подушку и клянётся ждать тебя до скончания веков?

— Заткнись, Кармилла, — устало сказал я. — Не тот настрой.

— О, я вижу, — она подошла ближе, я чувствовал её присутствие рядом. — Ты весь такой трагичный, такой непонятый. Герой, отвергнутый миром. Это так… возбуждает.

Я открыл глаза и посмотрел на неё.

Она стояла, сложив руки под грудью, а её алые глаза насмешливо блестели в полумраке.

— Ты хоть понимаешь, что мы теперь враги номер один для большей части цивилизованного мира? — спросил я.

— Конечно, понимаю, дорогой, — улыбнулась она. — И мне это чертовски нравится. Наконец-то никакой двусмысленности. Никаких попыток казаться хорошими. Мы — плохие парни. И это развязывает нам руки. Теперь можно не сдерживаться.

Она подошла к моему креслу, наклонилась и провела пальцем по моей щеке.

— Так что не кисни, капитан. Война только начинается. И, поверь, это будет самая весёлая война в твоей жизни. Ведь у тебя в команде я.

Она подмигнула и, вильнув бёдрами, направилась к выходу.

— Кстати, — бросила она уже из дверного проёма. — Твоя русалка, конечно, милашка. Но у неё совершенно нет вкуса в одежде. Это лавандовое платьеце… безвкусица. Я бы на её месте выбрала что-нибудь более… откровенное. А так она никогда не захомутает холостого миллионера.

Дверь закрылась.

Я снова остался один. Усмехнулся и поднялся.

Пора на мостик. Сменю дежурного и помедитирую на бесконечные джунгли.

* * *

Прошло два часа.

Я сидел в капитанском кресле, глядя на безмолвную зелёную стену джунглей на главном экране. После сверкающего, стерильного ада Акватики эта первобытная, дикая красота должна успокаивать. Но она не успокаивала. Она просто была.

Безразличная, вечная, готовая поглотить и переварить любого, кто осмелится нарушить её покой. Вроде нас.

Мои размышления прервал тихий, шуршащий звук.

К моим ногам подкатился серый пушистый шар с клыкастой пастью. Фенечка. Она остановилась, и из её вокодера раздался спокойный, синтезированный голос:

— Капитан, с вами хочет поговорить Старший. Срочно.

Я удивлённо вскинул бровь. Хур-Хур. Последний раз мы общались перед всей этой заварушкой на Акватике.

— Как? — спросил я, наклоняясь к серому шару.

— Телепатически, через меня, — уточнила Фенечка. — Я могу работать как посредник. Возьми меня на ручки, я помогу настроиться на волну. Буду как этот… роутер. Только пушистый. И без назойливой синей лампочки.

Идея использовать живое существо в качестве средства связи показалась мне дикой. Но с шушундриками я уже давно перестал чему-либо удивляться.

Я поднял Фенечку. Она оказалась на удивление тяжёлой и тёплой, как свежеиспечённый хлеб. Настоящий колобок. Только меховой. Я откинулся в кресле, положил её на колени и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

Сначала была только темнота и гул систем избушки. А потом… потом я почувствовал это. Словно в мой мозг вставили невидимый, неощутимый кабель. Сознание на мгновение качнулось, а затем в голове возникло чужое присутствие. Спокойное, мощное, но… с нотками паники.

«Волк, слышишь меня?» — раздался в моей голове голос Хур-Хура.

«Слышу, — мысленно ответил я, поглаживая Фенечку. — Не знал, что твои сородичи могут работать ретрансляторами. Удобно. А главное — безопасно. Это самый защищённый канал связи из возможных. Нужно взять на заметку».

«У нас много талантов, о которых вы, двуногие, не подозреваете, — в мысленном голосе Хур-Хура прозвучала нотка гордости, но она тут же утонула в тревоге. — Но сейчас не об этом. У нас проблемы. Большие. Грейдер… он пошёл в атаку».

«Я в курсе, — ответил я. — Смотрел вашу пресс-конференцию. Ты был не очень убедителен, дружище. Сравнить меня с урчащим от голода шушундриком — это, конечно, оригинально, но для людей звучит как бред сумасшедшего».

«Я пытался! — в его мысленном голосе прозвучало отчаяние. — Но он давит со всех сторон! Общественное мнение против нас. Твоя репутация уничтожена, а вместе с ней — и моя. Грейдер каждый день выступает с заявлениями, он требует импичмента. Он говорит, что я покрываю террориста, то есть тебя. И, боюсь, у него есть все шансы. Совет нервничает, народ ропщет. Ещё немного, и они выметут меня из кресла президента поганой метлой. Что нам делать, Волк? Мы проигрываем».

Я слушал его паническую тираду и чувствовал, как внутри всё наоборот успокаивается. Его страх оказался для меня лучшим тонизирующим средством. Призывом к действию.

«Успокойся, Хур-Хур, — мысленно произнёс я. — Никто никуда тебя не выметет. И мы не проигрываем. Мы просто переходим к плану „Б“».

На том конце «провода» повисла тишина. Я чувствовал, как он переваривает мои слова.

«План… „Б“?» — неуверенно переспросил он.

«Именно, — подтвердил я. — Пора разыграть эту партию до конца. Слушай меня внимательно и запоминай. У тебя не будет права на ошибку».

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, выстраивая в голове чёткую, безжалостную последовательность действий.

«Завтра ты соберёшь новую пресс-конференцию, — начал я, и мой мысленный голос звучал как приказ, не терпящий возражений. — Ты выйдешь к журналистам и скажешь, что был слеп. Что я обвёл тебя вокруг пальца, воспользовался твоим доверием. Что ты, как гарант закона и порядка, не можешь больше покрывать преступника. Ты публично отречёшься от меня, Хур-Хур. Ты назовёшь меня врагом Ходдимира. Террористом. И объявишь награду за мою голову. Большую. Очень большую. Такую, чтобы у каждого бандита слюнки потекли».

«Но… Волк… как я могу⁈» — в его голосе снова прозвучал ужас.

«Можешь, — отрезал я. — И сделаешь. Это единственный способ сохранить власть и не дать Грейдеру сожрать тебя с потрохами. Ты перехватишь у него инициативу. Ты станешь не тем, кто покрывает террориста, а тем, кто с ним борется всеми силами. Общественное мнение снова будет на твоей стороне. Ты станешь героем, который нашёл в себе силы признать ошибку и встать на путь истинный. Люди любят такие истории. Они от них плачут и прощают всё на свете».

Я чувствовал, как его мозг лихорадочно работает, как он пытается осознать всю глубину и цинизм моего плана.

«Хорошо, — наконец выдавил он. — Я… я сделаю это. А что