Внизу, у подножия стены, за гнилыми досками скрывался люк: узкая чугунная решётка, ведущая в канализацию. Илвасион замечал её раньше, по другим поводам. Тогда — как возможный путь отхода. Теперь — как яму для трупов.

Решётка поддалась не сразу. Ржавчина держала её упрямо, как старый приказ. Эльф вложил в рывок всё раздражение, всю усталость, всю ненависть к чужому богу, слишком уверенно лезущему в его решения. Металл скрипнул и вырвался, открывая тёмную дыру, откуда пахнуло гнилью, тухлой водой и давно смытой вниз жизнью.

Первым он подтащил того, кого ударил ножом в живот. Тело было тяжёлым, ещё тёплым, как плохо остывшее железо. Пальцы автоматически проверили пояс — ничего лишнего. Медальон он оставил. Страж Стендара уйдёт вниз со своим богом на шее. Тело с глухим всплеском исчезло в черноте. Вонь усилилась.

Вторым пошёл светловолосый. Лицо всё так же застыло в неверии, рот приоткрыт. Илвасион почти аккуратно протащил его к люку. На секунду его плечо дёрнулось — не от жалости, а от осознания: если бы тогда, в ловушке Молаг Бала, он сделал другой выбор, здесь сейчас лежал бы кто-то другой. Или никто.

Он столкнул тело вниз.

Молодого, с продавленной грудью, пришлось почти вталкивать, поднимая ноги, чтобы он прошёл в узкий проём. Когда тот исчез в провале, Илвасион на миг представил, как трое плавают внизу в нечистотах, цепляясь медальонами друг за друга. В голове холодно мелькнуло: «Вот твой жертвенник, Стендар. Маркрафтский».

Шаги стражи были уже близко. Голоса, смех, ругань. Они проходили неподалёку, не зная, что в двух шагах от них недавно пытались восстановить «равновесие». Илвасион вернул решётку на место, придавил её пяткой. Следы крови на камне он размазал подошвой, смешивая с грязью, пока они не стали частью старых, давно засохших пятен.

Он выпрямился, пригладил плащ, поправил ворот. Нож исчез в ножнах. Жезл занял привычное место в рукаве. Лицо приняло маску усталого писаря, которого вроде бы не касается ни политика богов, ни канализационная яма под городом.

Когда он вышел из проулка на улицу, отряд городской стражи уже миновал этот квартал. Один из солдат бросил на него беглый взгляд, увидел эльфа с папкой под мышкой, кивнул самому себе и забыл. Для них он по-прежнему был никем: писарь, магистратский червь, человек бумаг. Не тот, кто только что отправил трёх служителей Стендара в маркрафтскую канализацию.

В груди жгло от удара, рёбра ныли. Рубашка сделала своё дело, но тело не стало железом. Метка под кожей пульсировала тяжелее, чем раньше. Теперь к ней добавилась новая тяжесть: не только чужая кровь, но и понимание, что от Маркрафта ему теперь нужно не только укрытие, но и убежище.

Город шумел, жрал, дышал, как всегда. Просто теперь, помимо двемерского механизма под ним, в нём появилось ещё одно скрытое место, куда богам и людям лучше не заглядывать.

Глава 9

Бумаги были понятнее людей. Для Илвасиона цифры, печати, подписи следовали своей тупой, но честной логике. В отличие от магии. Магия в этих краях жила как будто по чужой прихоти, а высокоэльф должен был делать вид, что давно с ней на «ты».

Днём писарь сидел за столом, исправно подшивал отчёты, переписывал донесения, выверял формулировки распоряжений магистрата, не забывая держать лицо высокородного эльфа, который давно выше всего этого. Пальцы сами выводили витиеватые знаки, тело помнило движения. Память — нет. Когда взгляд чиновника цеплялся за незнакомый термин в докладе о перераспределении магических квот или приписке про учебный курс для послушников, внутри сжималось то самое человеческое «я», которое привыкло к подобным словам только в виде фанатских вики и меню навыков.

Снаружи маг-писарь оставался спокоен. Внутри — нет.

Настоящая работа начиналась, когда Маркрафт немного выдыхал, плесень вечернего тумана ложилась на камни, а коридоры крепости пустели. Сторожевая смена менялась, писари разбредались по своим комнатам, маги зажигали свечи в личных лабораториях или спускались в трактиры осторожно напиваться. Илвасион же оставался. Формально — чтобы закончить срочный сводный отчёт. С тем, кто добровольно остаётся за бюрократическим столом до ночи, не спорят. Его боятся и немного презирают.

Как раз то, что ему было нужно.

Когда очередной начальник покидал канцелярию и дверь за ним глухо захлопывалась, эльф сидел неподвижно, считая удары сердца. Потом поднимался, медленно, без спешки, как человек, который просто решил размяться и пройтись за очередной папкой. Стражники у дверей лениво скользили по нему взглядом, даже не всматриваясь. Высокоэльф-писарь. Свой. Скука. Никакой угрозы.

Он шёл не в спальню, а выше, по узкому винтовому проходу, где пахло пылью, затхлой известкой и старой бумагой. Там находился архив магических трактатов. Официально доступ туда имели только те, у кого в списке обязанностей слово «маг» значилось крупнее, чем «писарь». У Илвасиона — нет. Зато у него был ключ.

Не по рангу, разумеется. Просто человеческая привычка: если хоть немного разбираешься в системах, рано или поздно понимаешь, что любая система держится на ленивых руках. Архивариус, старый альтмер с вечно слезящимися глазами, однажды попросил эльфа «по доброте» переписать жалобу на неграмотного подмастерья. Илвасион переписал. Красиво, логично, с такими оборотами, что жалоба превратилась в маленький шедевр бюрократического садизма. Заодно писарь незаметно помог заполнить пару реестров. Под конец старик сам предложил: «Если понадобятся книги или доступ — обращайся. Я не молод, ступеньки даются тяжело». В какой-то момент архивариус перешёл на «ты». Ещё в какой-то момент один маленький, неприметный ключ в его связке стал сделанной копией в рукаве Илвасиона.

Дверь в архив открывалась тяжело, с раздражённым скрежетом, словно ей было неприятно пускать внутрь кого-то ещё. Внутри висел густой запах старой кожи, чернил и чего-то металлического, едва уловимого, как статическое напряжение перед грозой. Стеллажи уходили в темноту, лампы-пеналы горели тускло, по-двемерски рационально, ровным жёлтым светом.

Эльф закрывал за собой дверь, накидывал засов, проверял его руками, как человек, привыкший к замкам и кодам, а не к заклинаниям охраны, и только тогда позволял себе выдохнуть. Не вслух. Просто чуть глубже.

Полки были забиты томами в переплётах разной степени живучести. Сверху — свежие, аккуратные, с одинаковыми хребтами. Ниже — потёртые, с лопнувшими корешками, с выцветшими тиснёными символами школ: разрушение, изменение, изменение, изменение. Эта школа повторялась слишком часто, как многолетняя мания.

Илвасион уже знал, чего искать. Не трактаты для мастеров с формулами на