Когда эльф наконец вернул книгу на место, тщательно поставив её ровно туда же, откуда взял, и вышел в коридор, ночь уже плотно обняла Маркрафт. В узких бойницах чернели пустые лезвия неба, внизу гудел город: ругань, смех, звон металла, короткие вспышки факелов. Таморец шёл по каменному проходу, чувствуя под пальцами слабое послевкусие света, который появился и умер на его ладони.

Магии он по-прежнему знал меньше, чем любой сопливый ученик на первом курсе. Но теперь у Илвасиона была ещё одна линия в личной бухгалтерии: «первый шаг сделан». И ещё одна задача: учиться так, чтобы никто не догадался, что внутри высокомерного эльфийского черепа сидит человек, который всего лишь не хочет в этом мире сдохнуть преждевременно и без смысла.

У дверей в канцелярию писарь автоматически поправил мантию, выровнял складки, вытер с пальцев невидимые чернильные пятна и вернул на лицо маску лёгкой, уставшей от всех и вся надменности. Когда стражник поднял взгляд и кивнул ему, Илвасион ответил так, как должен был ответить любой уважающий себя таморец: коротким, холодным движением подбородка.

Внутри, под кожей, продолжал шуршать песок. И это был единственный звук, которому он сейчас доверял.

Маркрафт сам подсовывал людей тем, кто умел смотреть. Большинство предпочитало не смотреть: так легче жить. Илвасион же привык считать. Если в уравнении слишком много неизвестных, всегда найдётся кто-то, кого можно превратить в переменную.

Первым был мальчишка у ворот. Сутулый, грязный, лет десяти, хотя по глазам было видно, что жизнь успела пройтись по нему так, что и на пятнадцать потянет. Он бегал между повозками, хватал за поводья лошадей, предлагал «подержать», пока возница расплачивается с пошлинами. Воровать не смел — здесь за это били быстро и громко. Но постоянно был рядом со стражей, с писарями, с теми, кто говорит, ругается, жалуется. То есть там, где сходятся потоки информации.

Эльф заметил его не сразу. Сначала — по привычке, как движущуюся помеху. Потом — как помеху, которая повторяется ежедневно. Через неделю таморец уже знал, во сколько мальчишка появляется, когда исчезает, как часто меняет тряпьё, чтобы не так бросаться в глаза.

В один из дней писарь задержался у ворот нарочно. Сделал вид, что застрял с каким-то путаным документом о доставке угля, задавал стражнику уточняющие вопросы, от которых у того краснели уши. Мальчишка мельтешил рядом, как обычно, пока не заметил, что высокоэльф никуда не спешит. Потом подскочил к нему, как к любому, на ком мантия сидит чуть лучше, чем на среднем горожанине.

— Господин, — тон у пацана был выученный, без заискивания, но с нужной долей податливости. — Лошадь подержать? Бумаги донести?

Илвасион посмотрел на него так, как полагается смотреть высокоэльфу на человека, которому не положено смотреть ему в глаза. Сверху вниз, медленно, с лёгким оттенком скуки. Под пальцами шуршала папка, в голове складывалась схема.

— Ты здесь каждый день? — спросил писарь.

Мальчишка смутился, чуть отступил, не понимая, к чему это.

— Почти, господин.

— «Почти» — это когда?

Тот замялся, потом честно выдал:

— Когда не болею. И когда не гонят.

Честность — не от хорошей жизни. От того, что врать высокоэльфу страшнее, чем сказать правду. Илвасион кивнул.

— Будешь держать лошадь у тех, кто въезжает с востока, и запоминать, кто ругается громче всех. Особенно если ругань про налоги, про стражу или про магистраты.

Мальчишка моргнул, не поняв.

— Зачем запоминать, господин?

— Затем, что я буду спрашивать, — спокойно ответил эльф. — И иногда давать тебе за это деньги. Или еду.

Слово «еда» сработало лучше любого заклинания. Глаза дернулись, зрачки расширились. Паренёк попытался спрятать реакцию, но в таком возрасте это почти невозможно.

— Не нужно никуда бегать, — добавил писарь, заметив, как тот уже мысленно готовится к поручениям. — Просто делай то же самое, что делал, и немного внимательнее. Справишься?

Мальчишка решился на полушаг вперёд.

— Да, господин.

Илвасион достал из рукава небольшую чистую монету и положил ему в ладонь так, чтобы стража не увидела. Их глаза были направлены на повозки, не на грязных пацанов.

— Это за вчера, — сказал маг. — Завтра посмотрим, стоит ли платить за сегодня.

Мальчишка кивнул слишком часто, слишком резко, прижимая монету к груди, как талисман. Эльф уже шёл дальше, когда услышал за спиной шёпот:

— Спасибо, господин эльф.

Не потому, что благодарность была важна. Потому, что он сам придумал, как называть его за глаза. Это было полезно знать.

Таких, как этот мальчишка, в Маркрафте было много. Город слоился не только по этажам, но и по людям. Наверху — чиновники, маги, торговцы. Ниже — ремесленники. Ещё ниже — те, чьи имена никто не записывал. Дети, бродяги, те, кто живёт возле стен и под ними.

В подворотне у рынка всегда сидела женщина с платком, который давно превратился в серую тряпку. Она просила не деньги, а хлеб, иногда — объедки. Люди бросали ей крошки совести, отворачивались и шли дальше. Илвасион проходил мимо три дня, прежде чем заметил главное: она слушала. Глаза у нищенки были мутные, но не слепые. Она слышала разговоры, шёпот торговцев, ругань стражи, новости о прибытии караванов.

На четвёртый день эльф остановился, бросил ей в чашку пару монет. Не слишком много, чтобы не привлекать внимания, но достаточно, чтобы металлический звон прозвучал громко.

— Благодетель… — начала она стандартной песней, но писарь поднял руку.

— Сколько сегодня было людей в чёрно-красных плащах? — спросил он. — С эмблемой молота на пряжке.

Женщина моргнула. Секунда — и память включилась.

— Трое с утра, господин, — хрипло ответила она. — Двое к полудню. Ещё четверо ближе к вечеру. Те, что к вечеру, заходили к мяснику. Брюзжали, что мясо не свежее. Один говорил, что «с такими поставками культа не прокормить».

Нищенка смолкла, осознав, что сказала что-то лишнее. Илвасион будто бы не придал значения последней фразе, хотя внутри ворочалось неприятное узнавание: слово «культ» в Маркрафте никогда не было нейтральным.

— Ты хорошо слышишь, — заметил таморец.

— Города не видно, — спокойно ответила она, коснувшись рукой платка. — Хоть слух пригодится.

Эльф положил ещё одну монету. Тяжелее.

— Если услышишь, что кто-то ищет меня, — Илвасиона, писаря магистрата, — сообщишь мальчишке у восточных ворот. Мальчишку зовут как?

— Дан, господин, — не задумываясь ответила она. — Его все гонят. Он вечно под ногами.

— Вот и пусть будет