Сначала было раздражение. Потом — настороженность. Потом — холодный, хищный интерес.

На третий день эльф зашёл к сторожам, но не к городским, а в трактир, где любили сидеть те, кто знал, что в городе происходит на самом деле, а не по отчётам. Там он нашёл одного из стражников, с которым иногда обменивался нехитрыми услугами: тот приносил слухи и имена, взамен получал советы и кое-какую помощь с документами.

— Эти новенькие… — начал Илвасион, усевшись напротив.

— Стендаровцы? — стражник поморщился, закатил глаза. — Как будто нам мало своих фанатиков. Приперлись, ходят, смотрят на всех, будто мы тут демонам свечки ставим.

— На всех? — тихо уточнил маг. — Или на кого-то в частности?

— На тебя они смотрят, — откровенно сказал тот. — Не слепой же я. Как только проходишь — у них глаза в щёлки. Будто в тебе что-то такое видят, чего остальным не показывают.

Эльф почувствовал, как кожа между лопатками становится холодной.

— Говори, что слышал, — сказал он, не меняя выражения лица.

Стражник пожал плечами, сделал вид, что просто пьёт.

— Ходят слухи, — начал он неохотно, — что их жрец в дороге получил какое-то «видение» или знак. Мол, в этом городе есть тот, кто поднял руку на их брата. Не на жреца, не на идола, а на самого стража Стендара. А у них с этим… строго. Очень строго. Вроде как, по их словам, каждый, кто убил одного из их своих, получает… отметину. Не простую рану, не клеймо. Какую-то духовную дрянь. Обычные люди её не видят. А они — видят.

Внутри у Илвасиона всё на секунду провалилось.

Пыльная, темная комната, запах крови и железа, вязкий шёпот Молаг Бала, ловушка, в которой стены смыкаются не из камня и металла, а из выбора. Эйрик, стоящий напротив с поднятым мечом и виноватой, обречённой усталостью в глазах. Удар, выверенный, как в учебнике. Горячая кровь на руках. Тишина после.

«Страж Стендара должен умереть здесь, чтобы ты вышел», — сказал тогда безликий голос. Эльф зажал совесть и сделал то, что требовало выживание.

Он думал, что всё осталось там, в той комнате, которую он сам закрыл за собой. Но боги — особенно те, чьи жрецы молятся громко — редко позволяют таким вещам раствориться.

— Откуда ты знаешь про отметину? — ровным голосом спросил писарь.

Стражник скривился.

— Слышал, как один из них шептался с другим у ворот. Думали, что никто не рядом. Говорил: «Он помечен. Меч прошёл через нашего, значит, он носит знак. Мы видим его как уголь на светлой ткани». Ещё что-то про «бремя, которое нельзя нести в святом месте». Я не всё понял, если честно. Но глянут они на тебя охотно, это точно. Не на бандитов. Не на тех, кто по ночам людей режет. На тебя.

Эльф молчал. В горле сухо. В голове — тишина. Даже привычный внутренний циник не спешил комментировать.

— Скажу тебе честно, — продолжил стражник, понизив голос, — если у тебя правда был какой-то… случай… с их братством, лучше не шляться рядом. Они, может, и не могут ничего пока официально сделать, но такие типы умеют доводить дело до конца. Сегодня смотрят. Завтра начнут задавать вопросы. Послезавтра будут ждать, пока ты оступишься.

Илвасион медленно кивнул.

— Спасибо, — коротко бросил он и поднялся.

По дороге назад он поймал себя на том, что машинально держит руку чуть выше сердца. Всякий раз, когда вспоминал взгляд тех троих на площади, ощущал лёгкое покалывание именно там, в глубине груди, под кожей и рубашкой. Не боль. Больше похоже на едва заметный зуд.

Он остановился в переулке, прижался лопатками к холодной стене. Расстегнул верхние пуговицы, едва не разорвав их, стянул ткань вниз. Никаких знаков. Никаких шрамов, кроме старых. Кожа — обычная, бледная, с синеватыми прожилками вен.

Но когда он закрыл глаза, в воображении вспыхнуло другое. Не картинка, а ощущение. Как будто прямо над сердцем у него лежит чёрное пятно. Нечто вроде кляксы, впитавшейся в саму суть. Не символ, не руна, не знак. Позорный фрагмент чужой воли.

«Каждый убийца стража…»

Он сжал рубашку кулаком, чувствуя, как тянет ткань.

В ловушке Молаг Бала не было выбора, который можно было бы назвать правильным. Или они оба погибали там, превращаясь в игрушки даэдра, или один выходил, ступая по горлу другого. Стендар бы не одобрил ни один вариант, кроме третьего — умереть вместе, но красиво. Это было не в стиле Илвасиона. Не тогда. И не теперь.

Теперь за ним ходили люди, которые видели то, чего он сам видеть не мог.

Это был не просто риск. Это было напоминание. О том, что в этом городе у него уже есть долг: перед мёртвым стражем, перед богом, которого он не молился, перед теми, кто теперь смотрит на него глазами обвинителей.

Он поправил одежду, застегнул ворот так тщательно, будто мог спрятать отметку под плотной тканью. Вздохнул и пошёл дальше, в привычный маршрут — лавка, комната, бумаги, магистрат.

Но теперь всякий раз, проходя по площади или мимо ворот, он ловил взгляд очередного стража Стендара. И в этих взглядах была особая разновидность ненависти — не к эльфу, не к магу, не к талморцу. К тому, кто однажды уже доказал, что способен перешагнуть через их брата.

Для них он не был писарем.

Для них он был меткой.

Их меткой.

Живой мишенью, которая ходит по Маркрафту и делает вид, что всё ещё принадлежит только этому городу, а не чужому, жадному богу с железными руками.

В Маркрафте было то странное время суток, когда свет ещё не стал днём, но тьма уже перестала быть ночью. Сырой серый полумрак висел между домами, как промокшая ткань, и город выглядел не бодрым и не спящим, а выжатым. Эльф шёл вниз, к кузнице под крепостью, и каждый его шаг отзывался в камне привычным глухим эхом.

Он старался идти обычным шагом писаря, которому нужно «просто кое-что забрать по дороге». Но внутри всё было натянуто, как тетива. После появления в городе новых стражей Стендара он слишком остро чувствовал на себе любой взгляд.

У ворот крепости толпились люди: торговцы с документами, стража, несколько чумазых рабочих с подземных складов. Среди них — светлые плащи с медальонами, ненавистный символ, слишком чистый для этого города. Стендаровцы.