В тот день Маркрафт напоминал не город, а забитый до отказа приёмный покой: всё шумит, гудит, но по сути никто никого не лечит. Коридор перед кабинетом писаря был забит людьми. И не только людьми. Там стояли, сидели, жались к стенам те, кого город предпочитал не замечать. Полукровки.

Илвасион задержался у двери, прислушиваясь. За тонкой перегородкой слышались голоса, сбивчивые, раздражённые, хриплые. Кто-то ругался, кто-то шептал, кто-то молчал так громко, что это молчание почти звенело. Эльф выровнял дыхание, поправил воротник и вошёл.

В кабинете, кроме письменного стола и двух стульев, места почти не было, но очередь всё равно ломилась внутрь. Первым, кого он увидел, был мужчина с тяжёлой челюстью и слишком широкими плечами для норда. Уши — чуть заострённые. Челюсть — будто вылепленная из чужой породы. Орочья кровь. За ним, ближе к двери, стояла девчонка лет шестнадцати с сероватой кожей и янтарными глазами — явно данмерские корни. Ещё дальше, в коридоре, маячили ещё двое: один с неровным ростом, другой с курчавыми волосами и слишком светлыми глазами. В них перемешалось столько линий, что сам Мара бы устал их распутывать.

— Мастер Таэлис, — чуть громче нужного произнёс дежурный писец из соседней комнаты, заглянув в дверь. — По вашему распоряжению… — он покосился на толпу, — …вопросы по полукровкам перенаправляем к вам.

Вот как это теперь называется. «Вопросы по полукровкам».

Высокорожденный сел, жезл положил в сторону, перо взял в руки. Лицо сделал таким, какое полагается чиновнику: усталым, внимательным и максимально нейтральным.

— Кто первый? — спросил он, хотя и без того видел, кто сюда прорвался раньше остальных.

Мужчина с тяжёлой челюстью шагнул вперёд.

— Меня зовут Хродгар, — представился он, как будто это что-то меняет. — Работал на рудниках. Три года. Потом… — он дёрнул головой в сторону, — …мастер сменился. Сказал, что «таких», как я, он на сменах видеть не желает. Мол, люди жалуются. Глаз, говорит, режет. Детей пугает. Документы мне не выдали. Расчёт урезали. На новое место не берут. «Полутварь», говорят.

Чиновник записал имя, место работы, имя прежнего мастера. Слова «таких, как ты» отдельно, жирно, будто это новый вид преступления.

— У тебя есть отметка от старшего стражника? — спросил он.

— Он сказал, что это не его дело, — сдержанно ответил Хродгар. — «Ты жив, тебя не убили — иди гуляй». Я гуляю.

Писарь кивнул, записывая. Взгляд скользнул по рукам полукровки — мозоли, рубцы, старая орочья татуировка, грубо выжженная и так же грубо перекрытая. Работать такой может. Работать долго. Работать там, где обычный человек сдохнет за полсезона. Но город предпочитает держать его в подвешенном состоянии: не раб, не гражданин. Удобная серая зона.

— Садись там, — он кивнул на стул у стены. — Я тебя вызову.

Следующей вошла девчонка. Смотрела не сверху вверх на эльфа, а прямо, с каким-то настороженным упрямством.

— Имя?

— Мила, — сказала она. Сомневаясь, добавила: — По отцу — Фарвин. Он из данмеров был.

«Был», отметил про себя маг. То есть либо мёртв, либо ушёл туда, где проще стать мёртвым.

— Жалоба?

— Меня гнали из четырёх лавок, — быстро заговорила она, будто боялась, что её сейчас тоже выкинут. — Я умею считать, писать, могу вести записи, мне сама хозяйка одной лавки говорила, что у меня голова лучше работает, чем у её сына. Но как только кто-то узнаёт, что мать моя — из рыбацкой, да ещё… — она на секунду прикусила губу, — …не от мужа, сразу говорят: «нам тут не нужны проблемы». Я не прошу много. Я просто хочу работать. А не стоять в доках, слушать, как меня зовут «ошибкой».

Слово «ошибка» зацепилось за что-то внутри. Двемерские схемы, демонтированные механизмы, архив «неудачных деталей», которые он видел в городе под городом. Там ошибки складывали слоями. Здесь ошибки ходят по улицам и сами пытаются понять, зачем родились.

Он выслушал ещё троих. Один жаловался, что стража берёт у него «налог на воздух», как только видит смесь орочьих и бретонских черт. Другой говорил, что его не записали в дружину, потому что «полкровь не выдержит дисциплины», хотя он служил до этого в отряде, где выжили единицы, и у него были раны, которые не выдумать. Третья — худенькая служанка с ушами, слишком гладкими для чистой нордки — рассказала, как хозяйка обвинила её в воровстве без доказательств, а судья даже не стал слушать, только сказал: «полукровки всегда врут лучше остальных».

Талморский чиновник заполнял строки, ставил номера дел, отмечал фамилии тех, кто выносил решения, и постепенно внутри него собиралась другая карта, не менее чёткая, чем схема двемерских уровней. Карта человеческой гнили. Здесь — мастер рудников, которому проще потерять крепкого работягу, чем выслушивать жалобы тупых подчинённых. Там — стражники, чей заработок давно состоит не из жалования, а из поборов. Тут — лавочники, боящиеся скандала сильнее, чем собственной совести. И везде между ними — эта серо-пёстрая масса тех, кого удобно пинать, потому что никто за них всё равно не впишется.

— И что вы от меня хотите? — наконец спросил он, когда поток жалоб чуть иссяк. — Конкретно. Что для вас будет считаться решением?

В кабинете повисла тишина. Полукровки переглянулись. Такие к вопросам не привыкли. Привыкли к приказам. К отказам. К тому, что их желание вообще никого не интересует.

— Работу, — первым сказал Хродгар. — Чтобы без плевков в спину и «вали туда, откуда вылез». Я могу тащить руду, ставить подпорки, работать в шахте. Могу биться. Но я не хочу биться за тех, кто плюёт мне под ноги.

— Чтобы нас не могли выгнать просто так, — добавила Мила. — Без причины. Чтобы хоть кто-то не смотрел на нас, как на ходячую ошибку.

Кто-то сзади буркнул: «Чтобы перестали писать в реестры «нежелательные» рядом с нашими фамилиями». Это уже было ближе к настоящей сути.

Писарь вспомнил двемерских пауков. Идеальные, безличные единицы функции. Те не спорили и не жаловались. Но они были встроены. Имели место в структуре. В Маркрафте же полукровки были как обломки, лежащие не на той полке архива: всем мешают, но никто не решает, куда их определить.

Можно было бы сделать, как принято у его сограждан: задвинуть проблему поглубже, назвать её «естественным порядком вещей», выдать пару пустых обещаний, поставить печать и забыть. Но тогда