Все эти восемь лет я занималась этой темой. По сути, наш мозг напоминает музыкальный инструмент: если с известной долей терпения прислушаться к его уникальному звучанию, можно разобраться, как вступить с ним в диалог. К примеру, у каждой скрипки есть свой отклик, определяемый частотными резонансами, и по-настоящему талантливый лютьер знает, как и что надо сделать с деками и струнами, чтобы изменить звук.

В лаборатории я записывала мозговые волны белых мышей, использовала программу для создания подходящих форм и частот, а затем воспроизводила их на сверхнизкой громкости. Результаты превзошли все ожидания: скорость, с которой мыши проходили лабиринт, увеличилась в три-четыре раза по сравнению с контрольной группой. Вот только вместе с тем и темпы деградации были пугающими: всего через тридцать-сорок часов они возвращались к исходному состоянию.

Самое страшное было в том, что большинство мышей, прошедших ускорение, внезапно умирали в течение недели, а выжившие испытывали негативные последствия вроде агрессии или слепоты. Вскрытие не находило никаких видимых причин, лишь следы лёгкого мозгового кровоизлияния. Решить эту проблему до сих пор так и не удалось.

Я надела наушники, нажала кнопку воспроизведения. Музыка зазвучала тихо, будто с другого конца земли. Это были записанные мной волны: безмолвные, извивающиеся танцующими под луной белыми змеями, ползущие лозой к губам покойника. Я нажала на клавишу ускоренного прослушивания: два, три, четыре раза. Музыка заиграла путанее, мощнее.

Не знаю, сколько в темноте я спал

и как сумел открыть глаза.

Я к вам пришёл издалека.

Вас мир пленил, а я по ней схожу с ума.

Я – тот сияющий миг,

та вспышка на краю небес.

Призвав тебя, я забыл весь мир

и утону во тьме, чтоб больше не воскреснуть.

Перед глазами пестрели яркие огни, кружились вихрем тени, как в бешеной пляске демонов. Это был опыт на грани смерти – без начала и конца, погружение в бездонный ад, из которого не выбраться. Сознание отделялось от тела и одиноко парило в этом аду.

И вот я здесь.

Здесь, в этом миге.

Встревоженный лебедь,

ослепительный летний цветок.

Поначалу даже одна секунда казалась мне невыносимо долгой, как целый год. Во время экспериментов именно в эту секунду живые объекты, как правило, просто не выдерживали. К счастью, эта секунда наконец-то миновала.

А дальше прошло три месяца.

Потом неделя.

Затем день.

Час.

Минута.

Наконец, все стабилизировалось. Я ускорила себя раза в четыре.

Музыка смолкла. Открыв глаза, я поняла, что валяюсь лицом вверх на шершавом цементном полу кучкой мягкой глины. Я судорожно стиснула зубами полотенце, обагрённое жидкостью, текущей изо рта и из носа.

Минуту-другую я не могла пошевелиться, только тихо лежала, глядя в небо. Теперь мир был не таким, как прежде. Отдалённые звуки автомобилей доносились медленным протяжным гулом. А ещё барабанные перепонки улавливали все возможные низкие звуки и инфразвуковые волны, которые обычно люди не воспринимают. Вот только цвет звёздного неба не изменился: световые волны это небольшое ускорение едва затронуло.

Ощущения собственного тела мало-помалу возвращались. Теперь скорость кровотока, сердцебиения и биотоков, проходящих через клеточные мембраны, увеличилась в четыре раза. Конечности не поддавались, будто каждая мышца и каждый нерв рассыпались на части, были перемолоты и стёрты в кашицу. Стиснув зубы, я глубоко вздохнула, изо всех сил концентрируясь на том, чтобы по кусочкам собрать себя обратно.

Раз, два, три, четыре…

– Ты… чего здесь… делаешь?

Моё сердце пропустило удар. Я с усилием подняла голову. Слава богу, это был не ты. Я увидела молодого парня в форме охранника. Он стоял поодаль, у пожарного выхода, на лице читалась смесь недоумения и настороженности.

– Тебе говорю… чего припёрлась на крышу… посреди ночи?

Произнесённые медленно и как бы с задержкой, фразы давали мне время, чтобы придумать стремительный ответ. Он как раз потянулся к висевшей на поясе рации. Если позовёт старшего дежурного, будут проблемы. Ночь на дворе, а кто-то на крыше себя довёл до такого состояния, подозрений не оберёшься. А если сообщат в полицию, то жди чего похуже. Оглушить его? Но рано или поздно это заметят, тем более камеры наблюдения в коридоре, тут даже если быстро-быстро вернуться в комнату, всё равно попадёшь в кадр, к тому же любую съёмку можно замедлить. Сейчас меньше всего нужны лишние неприятности.

Охранник не спеша поднёс рацию ко рту…

– Мне не спится, – вдруг произнесла я.

– А… – опешил он.

– Бессонница, – я медленно выдавила улыбку, – из-за проблем в личной жизни. Так переживала, что решила найти такое место, чтобы побыть одной.

Он всё ещё недоверчиво смерил меня заторможенным взглядом. Я спрятала окровавленное полотенце за спиной.

– У тебя бывала бессонница?

– У меня…

– Это когда всю ночь ворочаешься на кровати, думаешь о ком-нибудь, глаза никак не можешь закрыть и уснуть не получается, даже если закроешь. Единственный способ – выйти на свежий воздух, пройтись, куда-нибудь повыше забраться и на город полюбоваться.

Я сидела, не двигаясь с места и глядя на него, внезапно у меня из глаз полились слёзы. Не думала, что у меня такие актёрские способности. Надо было мне в университете в театральной самодеятельности участвовать.

Взгляд охранника медленно менялся. Присмотревшись к его лицу, я поняла, что он совсем молоденький.

– Ну это… ладно, иди… – наконец он открыл рот. – Только это… больше не делай… так… в таком месте опасно…

Я вздохнула с облегчением, подняла с пола все свои вещи и пошла к себе. На обратном пути в номер зашла на этаже в общий туалет, умылась холодной водой и выбросила в мусорное ведро грязное полотенце.

Открывая дверь номера, я осторожно повернула ручку, толкнула дверь и вошла. Только что я плотно закрыла дверь, но вдруг из-за спины меня обдало сквозняком. Ну вот, плохи дела, подумала я, но было уже поздно.

Ты барсом ринулся ко мне, закрыл мне рот, а другой рукой схватил запястье и лёгким движением опрокинул меня на кровать. Холодный и твёрдый металл прикоснулся к шее, это был нож. Моё лицо оказалось вжато в подушку, я начала задыхаться.

– Только без криков, –