Конечно, если бы меня убили прямо тут, никто не узнал бы, кто это сделал. Особенно при нашем случайном знакомстве, ты ведь даже не зарегистрировался на стойке ресепшен.

– Куда ходила?

Сердце забилось быстрее, на лице выступил румянец, изо всех пор хлынул пот.

– Говори, быстрей! – Лезвие давило сильнее.

– Я не сообщала в полицию! – хрипя, прошептала я. – Я даже мобильника с собой не взяла!

И тут же пожалела о сказанном: выражение «сообщать в полицию» вообще нельзя было говорить в такой ситуации. Всё-таки я такая тугодумная.

Не прошло и полсекунды, ты наклонился и прошептал мне на ухо:

– Я спрашиваю, куда ходила?

Горячее дыхание обжигало лицо. Каждой клеточкой тела я ощущала намерение убить. Я же была невинной добычей, которую вот-вот разорвут клыками хищники. Одно случайное движение, и превращусь в бездыханное тело.

Судорожно хватая воздух, я пальцами нащупала под матрасом прохладный и твёрдый предмет. Потом чуть слышно застонала, чтобы отвлечь тебя, и молниеносным движением направила его на тебя. Это был пистолет, твой пистолет. Вчера вечером, пока я мылась, ты спрятал его под кроватью, но я это заметила.

– Ты?! – Ты сначала опешил, а потом вдруг улыбнулся. – Как снять предохранитель, не знаешь?

Я щёлкнула предохранителем, руки перестали дрожать. В тир я ходила стрелять раз или два, мне этого вполне хватило.

Ты медленным движением отбросил нож и поднял вверх руки, по-прежнему улыбаясь. Типичный отъявленный головорез.

– Кто ты такая? – спросил ты, растягивая каждое слово.

Я глубоко вздохнула, выщелкнула обойму и опустошила её. Вставив её обратно, отдала тебе пистолет. Золотистые пули тяжело упали, рассыпались по кровати и зажглись в полутьме яркими звёздочками. На всё ушло не больше трёх секунд.

– Такая же, как и ты, – ответила я.

Ты взял пистолет, глаза засияли ярким блеском.

Мы отправились в путь ещё до рассвета. Забросили багаж в машину, уселись рядышком на ступеньках гостиницы, съели на двоих большую пачку печенья, запили минералкой.

Спозаранку воздух наконец-то стал чуть прохладнее. На восточной стороне неба – почти прозрачные бело-голубые волнистые полосы.

Перед отъездом вчерашний охранник с крыши теперь привидением маячил в холле первого этажа. Я чуть улыбнулась ему немой улыбкой через стеклянную дверь. Но у него лицо осталось безучастным, как бывает, когда смотрят слишком закрученную дораму. В рассветных лучах он казался таким же юным. Ему, наверное, не было и двадцати, и только из-за одного этого факта стоило ему позавидовать.

Мы сели каждый в свою машину, завели моторы и поехали навстречу восходящему солнцу. «Порше» и «Мустанг», словно две птицы, одна впереди, другая следом, парили вплотную к поверхности дороги. Сегодня путь предстоял неблизкий.

Вдоль дороги зеленели рисовые поля, уходя вдаль широким простором, из-за облаков одно время пробивались лучи солнца, то появляясь, то исчезая снова. Хотя меня всё ещё мутило, я не отставала от тебя, мало-помалу разгоняясь. После обеда тёплый асфальт дороги курился паром, напоминая речные волны. То и дело в лобовое стекло ударялись насекомые, беззвучно оставляя после себя темно-зелёные следы. Когда на полпути мы сделали остановку, я плеснула на стекло воды и включила дворники, чтобы избавиться от них. Вода быстро испарилась, но на стекле по-прежнему виднелись блеклые пятнышки, как будто от множества неуступчивых душ безвинно погибших.

Ты сидел далеко в своей машине, смотрел, всё так же пряча лицо под солнцезащитными очками, и выражения лица было не разглядеть.

К вечеру мы наконец-то добрались до точки назначения: тихий, удалённый от всего южный городок, где мы с тобой родились и выросли. Ты сам свернул к Восточной горе, туда, где на полпути к вершине было кладбище. В это время года тут бывало безлюдно. Вокруг гулял ветер, обдувая стройные сосны и кипарисы. У подножия горы раскинулся городок, тоненькие улочки, игрушечные домики, а на западной окраине текла река, тихо неся свои воды в лучах заката.

Ты нёс подношения, поднимаясь по заросшей кустарником тропе, выложенной из серых камней, и остановился перед чисто убранным белым надгробием. Я про себя прочла незнакомое имя, выбитое на нём.

– Моя мать, – сказал ты. – В первых числах месяца ушла, только что, скоропостижно. Инфаркт миокарда.

На фото – изящные линии стройной шеи, аккуратно собранные на затылке волосы, миниатюрные жемчужные серёжки в ушах. Старше, чем запечатлела её память, но по-прежнему женщина пленительной красоты.

– Ты приехал ради неё?

– Да. Столько лет не был дома, всё никак не мог приехать. А теперь вот какая встреча получилась.

Я долго молчала, а потом произнесла:

– Твоя мама… очень красивая.

– Родители развелись, когда я был маленьким, она растила меня одна. Звучит как сюжет из романа, да? – усмехнулся ты. – Она зарабатывала на жизнь, играя на пианино, и больше не выходила замуж. Был, правда, один, хотел жениться на ней. У него был бизнес в другом городе, человек вроде богатый, но я не хотел, чтобы они были вместе, и всё время устраивал сцены. Я тогда был страшно упрямым.

– А что потом?

– В конце концов дошло до абсурда. Мать заперла меня в туалете, чтобы тайком пойти на свидание с ним. А я выпрыгнул в окно и сломал ногу – это был третий этаж. После этого три месяца провалялся дома, умирал со скуки. Но больше про свадьбу и речи не было.

– Сколько тебе тогда было?

– Шесть или семь вроде. Я с детства был плохишом.

– Так хорошо помнишь, что было в семь лет, а ещё говоришь, что у тебя плохая память.

Ты снял солнечные очки и потёр глаза, лицо выражало спокойствие.

– В жизни всего несколько событий, которые помнишь до самой смерти, а остальное само забывается.

Помолчав, я ответила:

– Да.

– Ну а ты? – Ты снова достал сигарету. – Я тебе рассказал свою историю, а про тебя так ничего и не знаю.

– Мне нечего рассказывать.

– У тебя точно должна быть своя история, я это вижу. У таких, как мы, всегда есть какая-нибудь история.

– Я обычная. Может, потом расскажу.

– Окей, я запомню. Только не вздумай податься в бега.

Как я хотела бы, чтобы на этот раз ты действительно запомнил.

Выкурив сигарету, ты бросил ритуальные бумажные деньги в железную урну и поджёг их. Потом размотал связку из ста петард, промасленная красная бумага в закатных лучах выглядела как запёкшаяся кровь.

– Отойди-ка, – сказал ты и бросил петарду в ещё горящее пламя.

Раздался жуткий треск, я подпрыгнула и прижалась к тебе спиной, зажимая уши. С детства я боялась взрывов; глухой звук резал барабанные перепонки, казалось,