– На первый этаж?

– Тут такая духота, я хочу проветриться.

Я медленно подошла, взялась за ручки коляски, ладони вспотели и стали холодными.

– Пойдём, – по-императорски приказал ты.

Я осторожно покатила инвалидную коляску по длинному пандусу к холлу на первом этаже. Коляска оказалась тяжелее, чем я ожидала, и хотя наклон был не слишком крутым, у меня все равно спина стала мокрой.

Мы вышли из главного входа Дворца молодёжи, и тёплый ветерок, какой бывает в начале лета, обдувал нас. Из холла донёсся бой часов, означавший круглый час. Сейчас отец, наверное, как обычно, вошёл в класс в белой рубашке, с очками в золотой оправе, сжимая под мышкой футляр и ноты. Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем он заметит, что я не пришла на занятие?

– А куда? – робко спросила я.

– К речке, – даже не думая, ответил ты.

Небо по-прежнему было прозрачно-голубым, только на западе, где заходило солнце, уже алела пара золотисто-пунцовых облаков, словно выписанных полупрозрачной акварелью. Я покатила тебя к этим облакам. По дороге мы не встретили ни души, лишь тёплый ветерок тихо дул. Я думала о том, как лучше спросить тебя про ту мелодию.

Мы шли довольно долго, пока я наконец не набралась смелости:

– Тебе нравится играть на фортепиано?

– Чего?

– На фортепиано… играть нравится?

– Не нравится, – ни секунды не раздумывая, ответил ты.

Щёки горели всамделишным жаром.

– Почему… Я же видела, что ты каждую неделю приходишь играть…

– А что мне ещё делать.

– Хм, вот как…

Ты вздохнул, глядя на облака вдали, а правая нога в гипсе качалась из стороны в сторону вместе с коляской.

– Надоело все дни вот так сидеть, никуда не ходить.

– А что у тебя с ногой?

– Сломал.

– Как?

– Подрался с одним негодяем, – ответил ты. – Мы так сильно подрались, но и я тоже его отделал будь здоров. Если бы не пощадил, он бы точно коньки отбросил.

Верилось с трудом, но я не стала расспрашивать дальше. Хоть и не видела твоего выражения лица, но в голосе у тебя появились свирепые нотки.

– Вот ногу вылечу, смогу опять постоять за справедливость, если понадобится.

Закат приближался медленно, алея в вышине, удлиняя за нами наши тени, тонкие и вытянутые.

Мы перешли мост, прошли ещё немного, пока не оказались на краю косогора. Внизу бежала речка. Вечернее небо отражалось в речной воде, мерцающей бликами, из травы чуть слышно донеслось несколько отрывистых звуков, похожих на кошачий плач.

Ты резко обернулся, тонкими горячими пальцами вцепился в моё предплечье.

– Давай скатимся туда, вниз!

– А?

– Толкни меня посильнее, а потом запрыгивай на коляску, и мы вместе скатимся вниз по склону!

Я обалдело застыла, не понимая, как можно съехать с такого крутого склона? Это же так опасно, ведь можно и в реку свалиться, что тогда будет?

– Толкай быстрей! Это же так здорово, быстрей! Скорей! – Ты подгонял, сгорая от нетерпения, а глаза возбуждённо светились.

Я сжала ручки коляски, не зная, что предпринять, и ладони снова вспотели, ещё больше, чем раньше. Твои тонкие пальцы раскалёнными паяльниками выжигали на коже ямки.

Видя, что я не решаюсь, ты вдруг повернулся обратно, двумя руками взялся за колёса и со всей силы рванул вперёд. Коляска выскользнула из моих рук, ты с громким криком устремился вниз.

Я осталась на месте и спустя несколько секунд вспомнила, что надо пуститься следом, вдогонку, но, как я ни старалась, тебя было уже не догнать. Ты стремительно ускорялся, раскручивал колёса, не разбирая дороги, так что колёса вовсю скрежетали, завывая, как шальная колесница, и летя к золотистым облакам, тонущим на горизонте. Я, спотыкаясь, неслась за тобой, крича во всё горло:

– Стой, подожди меня!.. подожди меня!..

Слышал ли ты меня, когда я кричала тебе? Я так и не узнала об этом. Ты точно лишился рассудка, издавая громкие «вау, вау!» – то ли от восторга, то ли от страха. Ветер дул с реки, неся наши крики в обратную сторону. Я бежала лицом к ветру, на носочках по земле, чуть ли не воспаряя, и кончилось это тем, что раздался хлопок, со всего размаху ты разбился о чёрный асфальт.

Мир вокруг завертелся, твой силуэт становился всё дальше, растворяясь в ярком сиянии.

Я вся горела, будто охваченная огнём, ощущая во рту только вкус земли, а потом зарыдала, уже лёжа.

Не знаю, сколько продлились мои рыдания, пока наконец чьи-то руки не подняли меня. Это был дядя Линь.

– Что случилось? – спросил он меня, помогая мне вытереть слёзы с лица.

От плача я никак не могла унять дыхание, тщетно пытаясь выговорить хоть слово.

– Будь умницей, не плачь. Дядя отведёт тебя домой.

Как мы вернулись потом, как ругали меня папа с мамой, как помогли мне умыться и переодеться, промыть рану на губе, – почти всё это улетучилось из памяти.

Сколько раз в жизни я рыдала, но именно тот раз запомнился ярче всего. С тем ударом о землю весь мир, будто мечта, разлетелся на осколки, мелкие-мелкие, искрящиеся в последних лучах заката.

После этого я много лет не встречала тебя. Дни проходили за днями, я мало-помалу взрослела, окончила сначала шесть лет начальной школы, потом три года средней школы первой ступени, а там и три года повышенной средней школы. Я, как и прежде, была нерасторопна, медлительна, делала всё на порядок дольше других, медленно ходила, ела, читала, делала домашнее задание, медленно жила.

Уже в средней школе первой ступени папа сказал, что мне больше не надо заниматься на скрипке. Наверное, боялся, что это плохо повлияет на остальную учёбу. Я почти перестала ходить во Дворец молодёжи. Футляр с инструментом без дела пылился на шкафу. В те бестолковые дни я одна неспешно гуляла по берегу речки, а вокруг стояла тишина, и почти никого не было, кроме меня. Я поднимала руки перед собой, словно держала невидимую скрипку, извлекая беззвучные мелодии.

Ветер прилетал откуда-то издалека, принося с собой сладость и горечь, а ещё белые и лиловые лепестки. Они лениво парили, словно их ничуть не заботило, куда они направляются. Я подолгу стояла, снова и снова исполняя одну и ту же мелодию, ту самую, которую ты когда-то играл. Теперь я даже не хотела знать, как она называется, точно так же, как не знала названия речки передо мной. Я медленно вела невидимый смычок, давая мелодии слиться с ритмом воды, и казалось, сама уносилась вслед за музыкой на край света, в место, где нет прошлого и