Так всё обычно в мире и бывает.

Хайди привыкла жить на корабле в одиночку и совсем этим не тяготилась. Раз в две недели приходило грузовое судно, можно было купить необходимые вещи и продукты. Не приходилось беспокоиться и о питьевой воде, ведь каждый день шли дожди, и бочка на палубе всегда была полной. Была у Хайди и работа: она ныряла в море и доставала людям вещи из затопленного города. Это, конечно, было опасно, но зато и денег приносило достаточно, сплаваешь раз в недельку-две – и хватит на все бытовые расходы. Нырять Хайди научил отец, раньше он именно так содержал их семью, когда они ещё жили втроём. Теперь же Хайди надо было самой заботиться о себе, но жадностью она не отличалась – хватало бы на еду и одежду, да и ладно. Если везло подзаработать чуть больше, то остаток прятала в шкатулку под кроватью. Она верила, что в один прекрасный день сможет достать эти деньги и отправиться путешествовать далеко-далеко. Но куда именно, она так и не придумала.

Кроме родителей, у Хайди был ещё старший брат. Брат уже много лет как покинул Сямынь, жил в городе где-то на севере, говорили, женился, завёл ребёнка. Как выглядел брат, Хайди не очень-то хорошо помнила, помнила только, что тот хорошо рисовал и учился в Сямыньском университете. Ещё она помнила, что у университета было озеро с каменным мостиком, а у мостика – пара бронзовых статуй. Среди них – изваяние высокого юноши, он стоял, скрестив руки на груди, губы поджаты – не поймёшь, улыбается или нет. Давным-давно брат водил её к озеру рисовать с натуры и, постукивая по голове изваяния, говорил: «Не волнуйся, этого можно и не таким красавчиком нарисовать». Эта сцена глубоко отпечаталась в памяти девочки. И только потом она узнала, что это был студент факультета скульптуры Сямыньского университета, которого просто пригласили стать моделью для памятника благодаря его привлекательной внешности. Вроде бы они с братом дружили, но потом разругались из-за девушки и перестали общаться.

Однажды ночью Хайди разбудил телефонный звонок. Она взяла трубку и долго ждала, пока, наконец, не услышала охрипший уставший голос на проводе, и тогда поняла, что звонил брат.

– Он умер, – два слова и никаких объяснений.

Она было хотела спросить кто, но слова комом застряли в горле, а в голове всплывали знакомые и чужие лица. После долгого молчания снова раздался голос брата:

– Как будет возможность съездить в университет, выпей в его честь за меня. – И тот тут же повесил трубку.

Ей сперва показалось, что это сон, но дождь и волны за окном ревели сквозь тёмную ночь, точно плотная мокрая сеть, вынося на берег воспоминания. Сон не мог быть таким жестоким, таким безжалостным. Она встала, накинула дождевик и вышла на палубу. В бескрайнем мире вокруг не было ни луны, ни лучика света, лишь смутно виднелись зловещие очертания волн, которые свирепо бились о борт корабля, извиваясь, точно хищная стая древних чудищ. Сколько же улиц потонуло под этими громоздившимися друг на друге водяными каскадами, сколько домов, сколько бездонных озер, сколько разбросанных тут и там мостиков. Сколько ещё людей помнят их названия, этих прекрасных покинутых мест.

– Сямынь, – произнесла она мягко, на кончике языка.

Океан всё так же молчал, и слово её, точно тёмная бусина, упало в воду без малейшего всплеска. Она подняла голову и взглянула в ночное небо, затянутое чёрными тучами, совсем непроглядное, лишь бесчисленные нити дождя слегка мерцали во тьме.

Вот и всё, не видать, не слыхать. Места, где она родилась, её Страны персикового источника[15] – больше нет, теперь её половина ушла под воду, другая вознеслась в небеса.

Сколько пения птиц, аромата прекрасных цветов, сколько позабытого прошлого.

Она снова вспомнила друга брата, того высокого юношу, имени которого даже не знала, знала лишь то, что этой ночью его не стало. Кто знает, как он погиб – был ли это несчастный случай, или какая болезнь, или же сам решил спрыгнуть с крыши высокого здания. Она до сих пор помнила высеченное из бронзы лицо, губы поджаты – не поймёшь, улыбается или нет. Каким же красивым оно ей казалось – она только теперь осознала, как обожала его тогда. Теперь он был мёртв, его тело отправили в печь, чтобы там сжечь дотла, а всё, что осталось, – лишь бронзовое изваяние, которое неподвижно возвышалось где-то в толще ледяных вод. А впрочем, что в этом плохого? Разве живопись, фотографию и скульптуру не придумали как раз для того, чтобы искусство переживало людей?

В море – своя жизнь и своё веселье, кто знает, вдруг в него влюбится прекрасная принцесса-русалка.

Эта мысль немного успокоила её, и она вернулась в каюту, чтобы лечь спать. Маленькую кровать покачивало на волнах, но она уснула, словно младенец, во сне не было ни шума дождя, ни ветра, ни рёва волн, только бесконечный золотистый солнечный свет, который сочился наружу будто мёд, густой и сладкий.

Утром по-прежнему шёл дождь, небо окутало низкой завесой из облаков, казалось, протяни руку – и сможешь дотронуться. Хайди встала, вымыла лицо и почистила зубы, набрала воды, чтобы заварить чай. Вода закипела, и Хайди вдруг увидела, что на корабль неуклюже взбирается незваный гость, а в руках у него – мокрый дорожный мешок, точно выловил из моря собаку.

Неужто гости, к ней уже больше месяца никто не заглядывал. Она глядела на посетителя, теряясь в догадках. Лицо, спрятанное под капюшоном, казалось дряхлым, но ещё больше поражал его тёмный цвет, точно старик многие годы провёл под солнцем – привилегия, доступная только богатым, хотя его облик и манера держаться вряд ли выдавали в нем богатея.

Она отыскала хороший чай, который оставил отец, и налила старику чашку дахунпао.

– Хороший чай. – Старик поднёс чашку к губам и выпил одним глотком. – Наверное, непросто на корабле заварить канху-тэ по всем правилам?

Заваривать гунфуча[16] – или канху-тэ, как говорят фуцзяньцы, – её тоже научил отец.

– Откуда вода, дождевая?

– Да, с улицы.

– Похоже, на корабле жить не так уж и плохо, как говорят.

Его говор звучал знакомо. Местные путали «ф» и «х», так что своего земляка было легко отличить от приезжего.

– Скажите, а вы откуда?

Она подумала,