Комната, больше похожая на будуар, встретила его привычным сочетанием роскоши и смертоносной практичности:

Стены отделаны медными панелями с гравировкой в виде игральных карт. Тяжелые бархатные шторы глубокого бордового оттенка защищают от любопытных глаз, но пропускают тусклый свет газовых фонарей с улицы.

Где-то в углу тикали старинные часы, а из паровой трубки вырывалось размеренное шипение.

За ширмой послышался шелест шелка.

— Это ты, дорогой? — раздался игривый голос.

Она появилась из-за складок ткани, абсолютно голая. Её дикие черные волосы рассыпались по спине, а на левой скуле четко выделялась татуировка — перечеркнутое зубчатое колесо.

— Как прошло? — девушка подошла к зеркалу в медной раме, любуясь своим отражением.

— Они отбывают завтра на рассвете, — ответил Гефест, его механический голос звучал ровно, но в нем чувствовалось напряжение. — Баллон с эфиром уже на борту. Охраняют четверо патрульных и двое инквизиторов. Двоих гвардейцев можно не считать.

— А золото? — Она повернулась к нему, притворно-наивно приподняв бровь.

— Руби... — в его голосе зазвучало человеческое осуждение. — Ты же знаешь, что меня это не интересует.

— Ну, Гефестик, конечно, знаю, — она протянула руку и провела острым ногтем по его грудной пластине. — Но ведь наше предприятие нужно как-то финансировать.

— Как и твое новое шелковое белье? — в его механическом голосе появились саркастические нотки.

Руби фыркнула и, оттолкнувшись от него, направилась к столу.

—Ха-ха-ха... Ты слишком много времени провел с бывшим хозяином и перенял его привычки, — она быстро набросала несколько строк на клочке бумаги.

— Он не был моим хозяином, — прозвучал тихий, почти тоскливый ответ.

Девушка свернула записку, вложила ее в медный контейнер и отправила по пневмопочте. Контейнер со свистом исчез в трубе.

— Выходим в полночь, — Руби обернулась к Железноликому, игриво улыбаясь. — И не забудь смазать шарниры. Не хочу, чтобы твой скрип нас выдал.

Она послала ему воздушный поцелуй и скрылась за ширмой, оставив после себя лишь тонкий шлейф духов и ощущение опасной игры.

Гефест замер на мгновение, его слуховые сенсоры уловили последний шелест шелка за ширмой.

Когда стрелка часов совпала с вертикальной осью, он беззвучно вышел через служебный ход. На улице его сразу обступила снежная круговерть. Лунный свет, преломляясь в миллионах снежинок, создавал иллюзию движущихся теней.

Руби ушла первая и уже ждала у доков, её грациозный силуэт выделялся на фоне спящего "Громоздкого". Пароход действительно напоминал огромного зверя — пар из клапанов вырывался редкими клубами, словно дыхание, а корпус слегка покачивался на воде, будто чудовище во сне.

Снег кружил в темноте, оседая на плечевых пластинах Гефеста с тихим шипением. Каждая снежинка, касаясь раскалённых участков его корпуса, мгновенно превращалась в пар, создавая вокруг него мистическое облачко. Железноликий стоял в тени, чуть позади Руби, наблюдая, как хлопья тают на поверхности его плечевых поршней, оставляя микроскопические следы окисления.

Перед ними кучковались двое:

Угрюмый кочегар — его перекошенный рот, изуродованный старым ожогом, кривился в вечной гримасе недовольства. Глаза, привыкшие к полумраку котельных, устало смотрели из-под нависших бровей.

И Тощий Длиннополый — его костлявые пальцы, похожие на паучьи лапки, беспокойно дёргали заляпанные жиром полы сюртука. Взгляд, быстрый и нервный, скользил по Гефесту с явным раздражением.

— Где ты их откопала? — пробурчал Гефест, его голос звучал глухо, словно сквозь слой масла и шестерён.

Тощий дёрнулся, как будто его ударили током.

— Это он нам? Он ещё и дерзит? — его тонкий голос взвизгнул.

— Мальчики, не ссорьтесь, — Руби усмехнулась, поправляя кожаные перчатки. — Мы все здесь прекрасно заработаем.

— Научи свою игрушку манерам, — Тощий плюнул под ноги Гефесту. — Ему не помешало бы... обновление.

Гефест медленно отвернулся.

— Тише, — внезапно прошипел Угрюмый. — Вон они.

Все замерли. Даже Тощий перестал дёргаться. Гефест погасил огни в глазах, превратившись в безжизненную статую.

Где-то впереди, сквозь метель, прошли двое гвардейцев. Их фонари выхватывали из темноты клочья снега и мокрые булыжники мостовой.

— Теперь можно, — скомандовала Руби, и её голос прозвучал как стальной клинок, разрезающий ночь.

Тень Тощего тут же метнулась вперёд, а Угрюмый тяжело засеменил следом. Руби шагнула вперёд, но на мгновение обернулась:

— Идёшь, дорогой?

Гефест молча активировал приводы. Где-то в его груди глухо щёлкнул переключатель, и он двинулся следом, оставляя на снегу чёткие следы от стабилизаторов. Снег падал на его плечи, тут же превращаясь в пар.

Глава 21. Обретение

Гефест помнил каждый момент, как кадры из кинетоскопа:

— Угрюмый, ломающий замок паровым зубилом, его мускулистые руки вздувались от напряжения. — "Чертовы шестерёнки... Руби, держи свет!"

— Руби, изящно скользящая между ящиков, её смех, когда она ловила на лету выпавшие золотые пластины. — «Ой, простите!» — её пальцы играли с кремнёвым пистолетом, направляя ствол то на сейф, то на ошеломлённых стражников.

— Собственные руки, ловко отключающие механизмы Железномордых. Не ломая. Лишь на секунду замыкая контакты. Он чувствовал, как эфир в небольшом сосуде пульсирует в такт его действиям, словно второе сердце.

...и где-то рядом Тощий, нервно хохотавший, когда подносил нож к горлу оглушённого инквизитора. — «Не дёргайся, сволочь! Это просто... царапина!»

— Внезапный хруст костей и глухой стон. Гефест повернул голову ровно настолько, чтобы увидеть, как пуля инквизитора вошла Угрюмому чуть ниже ключицы, когда тот пытался...

Гефест резко оборвал поток воспоминаний. Он никого не убивал — лишь защищал. Но почему тогда на его холодных пальцах застыли тёмные подтёки, оставшиеся от отчаянной попытки зажать рваную рану Угрюмого?

Линялая луна… холодная и безжалостная, висела над спящим городом, заливая его переулки мертвенным серебристым светом. Тени от карнизов и труб ложились на мостовую резко, словно ножевые порезы. В этой призрачной пустоте двигались три фигуры — беглецы, оставляющие за собой кровавый след.

Гефест шагал тяжело и неуклонно, его гладкий корпус отбрасывал блики в лунном свете. Через плечо он нёс безжизненное тело Угрюмого — лицо с перекошенным ртом, изуродованное старым ожогом, теперь казалось ещё более гротескным в бледном сиянии ночи. Капли крови падали на снег, растекаясь алыми пятнами, словно цветы, расцветающие на белой ткани. В другой руке он сжимал небольшой баллон с эфиром — стеклянный сосуд, оплетённый стальными нитями, пульсировал изнутри голубым светом, как живое сердце.

Руби шла впереди, её плащ с меховой оторочкой развевался за