Улисс стоял, не дыша.

Он узнал.

Даже под маской.

Даже с трубками, впившимися в горло.

Ту, которую отец называл «отдыхающей».

Ту, что никогда не проснётся.

Чертёж в его руке дрожал.

Буквы на пергаменте смещались, образуя новую схему.

Улисс сделал шаг вперед. Его сапоги погрузились в чернильную лужу, которая тут же ожила, поднявшись по его ногам, словно сотня тонких щупалец. Чернила текли вверх, обвивая его тело, смешиваясь со слезами на лице, пока наконец не затекли ему в глаза.

Мир окрасился в темно-синий.

Он протянул дрожащую руку к кожаной маске. В тот момент, когда пальцы коснулись ремней, по корпусу "Стонущего Циклопа" пробежала судорога — вереница красных лампочек замигала в тревожном ритме.

Маска соскользнула с легким шорохом.

Перед ним было лицо, которое он едва узнал.

То, что когда-то сводило с ума аристократов Небесного Утёса, теперь представляло собой восковую маску смерти — впалые щёки, синие губы, кожу, натянутую над костями так, что просвечивали сухожилия.

Но глаза...

Глаза были живыми.

Они смотрели на Улисса с ясным, почти спокойным пониманием.

Механическая рука поднялась сама собой. Три металлических пальца мягко легли на нос и рот матери.

Она не сопротивлялась.

Смотрела так, будто наконец-то увидела то, что так долго ждала.

И закатила глаз.

Аппарат застонал громче. Поршни начали двигаться вразнобой, трубки дергались, как змеи.

Улисс не чувствовал времени.

Он стоял, застывший в этом жесте, пока чернила не начали стекать с его лица обратно на пол, унося с собой слезы.

И тогда…

Удар.

Что-то тяжелое врезалось в него сбоку, отшвырнув от кровати.

Улисс ударился спиной о стену. Перед глазами поплыли красные пятна.

Когда зрение прояснилось, он увидел его.

Лорд-Конструктор стоял у аппарата, его лицо было искажено яростью.

— Что ты наделал?! — его голос сорвался на хрип.

"Стонущий Циклоп" издал протяжный, жалобный вой.

Звук, прорвавшийся сквозь гул машин, был странным — то ли крик, то ли рычание.

Улисс поднял голову и увидел отца.

Лорд-Конструктор стоял у кровати, его лицо исказилось в гримасе, которую Улисс никогда раньше не видел.

— Ты… Как ты… — слова рвались сквозь сжатые зубы, пропитанные ненавистью.

— Я должен был, — тихо ответил Улисс. — Она бы этого хотела.

Вдруг взгляд отца упал на чертеж, выскользнувший из рук сына.

Он поднял его.

И что-то изменилось в его лице.

— Я думал, ты примкнешь ко мне. Но ты не оставил мне выбора.

Лорд-Конструктор потянулся в карман — Улисс рванулся вперед, сбив его с ног ударом в колено.

Они рухнули на пол.

Борьба.

Грубые захваты, удары, хриплое дыхание. Отец вцепился ему в плечо зубами, как зверь — Улисс взвыл от боли, но не отпустил.

Потом его металлические пальцы нашли горло отца.

И сжали.

Ярость.

Она текла по жилам, как расплавленный металл. Ладонь протеза, казалось, ожила — стала острее, гибче, чувствительнее. Он ощущал каждый удар пульса под пальцами, каждый хриплый вздох.

Отец дергался, слабея.

И тогда Улисс взглянул на мать.

Тихий, неподвижный силуэт под простыней.

Это остановило его.

Он разжал пальцы.

Поднялся.

Забрал чертеж.

— Ты же не знаешь, с чем связался! — отец хрипел, давясь собственным голосом. Трубы "Циклопа" взрывались! — Ты уже сдох!

Улисс не обернулся.

Он вышел из комнаты, а за спиной крики отца терялись в гуле машин, сливаясь со стоном "Циклопа", который наконец затихал.

Часть II Глава 20. Отречение

Солнце, бледное и жестяное, пробивалось сквозь изморозь. Доки гудели, но не от жизни — от работы. От механического ритма, в котором люди и Железномордые двигались как единый организм.

На перекрёстке, где пути сходились как шрамы, стоял Железноликий-проповедник.

Его корпус, некогда золочённый и украшенный священными гравировками, теперь был покрыт слоем копоти и инея. Голосовой модулятор, настроенный на указующую тональность, звенел в такт работе ближайшей паровой турбины:

— И узре-е-е-л Догматик Истину в движении шестерён… — Скрежет. Шипение. — Ибо лишь в подчинении Закону Механики обретает душа спасение…

Люди проходили мимо, опустив головы.

Железноликие сбавляли ход, их линзы мерцали в такт каждому слову.

— Горе т-е-е-ем, кто противится Воле Верховного Догматика! Ибо будут они вырваны, как шестерня, что не встаёт в паз…

Лишь один прошел мимо, не сбавляя шаг. Тяжелые латунные ступни вдавливались в снег. В руках он держал две массивные коробки, поставленные одна на другую. Груз не доставлял ему неудобств — шестерни в суставах плавно вращались, без скрипа, без заминки.

— Ставь сюда, — махнул рукой человек в кителе, тыча пальцем на груду ящиков у трапа.

Гефест послушно опустил коробки. Вокруг кипела работа: люди и Железномордые грузили товары на "Громоздкого" — пароход, обшитый латунью и клёпаной сталью, с высокими дымовыми трубами, изрыгающими угольный дым. Гребные колёса с резными лопастями медленно покачивались у бортов, а паровые свистки оглушали порт пронзительными гудками.

— Эти были последние. Передай хозяйке... — Человек протянул Гефесту четвертьпара.

Железноликий медленно поднял глаза.

— ТУТ ПОЛОВИНА.

— Ах да… — Моряк почесал затылок и моментально достал ещё четвертак.

Гефест забрал деньги, сунул их в потайной карман мантии и отправился дальше, вглубь городских окраин.

За последние полгода Гефест изменился.

Его корпус больше не украшали затейливые завитки — только гладкая черная сталь и функциональные пластины. На груди выбита гравировка с серийным номером, как у всех новых Железномордых. Даже плащ был другим — чёрный, без узоров, с глубоким капюшоном.

Только рост — на голову выше обычных моделей — и тёплые огоньки в глазах выдавали в нём старую модель.

Гефест натянул капюшон, и на него тут же, как белые мухи, осели холодные снежинки. Он остановился, поднял голову.

Снег падал на его линзы, таял, оставляя мутные следы.

Впереди, как и полгода назад, стояла Амбаркадерия. Высохший кит, превращённый в питейное заведение, по-прежнему был монументом неизменности в этом вечно меняющемся городе.

Он постучал в служебную дверь.

Бармен с паровым носом молча впустил его через служебный вход.

Гефест поднялся по скрипучей дубовой лестнице, каждый его шаг заставлял дерево слегка стонать под тяжестью металлического тела. На втором этаже, рядом с неприметной дубовой дверью, висела потёртая медная табличка с гравировкой:

«Руби 'Клык' Картер – Администратор. Приём по личным вопросам: никогда.»

Его механические пальцы нашли потайной крючок под табличкой. Лёгкий щелчок –