«Артур, я обнаружил странные симптомы и проверился у врача. У меня болезнь Альцгеймера, и, хотя мне ещё отведено несколько лет жизни, я не хочу увядать умом и не понимать этого. Также, видя страдания человечества, я не решился говорить вам об этом, потому что вы бы настояли на лечении наноботами Кен-Шо, а я не могу иметь подобных привилегий. Думаю, вы меня поймёте. Поэтому я просто решил, что в одну из молитв уйду. Просто и тихо. Может, через год, может, через день после составления письма. В любом случае после моей смерти его доставят вам. Прошу не грустить по мне, я осознанно сделал свой выбор и сделал его ровно тогда, когда следовало. Прошу передать Петру Григорьеву, чтобы он не думал, что я его бросаю. Я уже научил его всему, что знал, он даже не замечает, что вторая наша книга – „Нет Весны без Осени“ – целиком и полностью его. Я был только учителем такого замечательного ученика, и всё, чему я мог его научить, – смотреть. Пётр многое видит, я ему давно не нужен, он и сам сможет написать любой труд. Прощайте».

Письмо было коротким, но для Сунила Кумари это была целая речь. Прослезившийся Пётр представлял себе старого сухонького гуру, сидящего на циновке и часами составляющего письмо, находя его неприемлемо длинным, комкая и сочиняя заново. Спасибо, что ты был, друг. И нет, ты не только учил смотреть. Ты ещё был факелом, освещающим то, куда как раз смотреть и нужно.

Григорьев аккуратно сложил письмо и передал обратно.

– Мы сохраним его для будущего, для музея Согласия на Земле, – сказал Артур. И да, это было правильно.

* * *

Раз уж он прибыл в Нью-Йорк, то нужно обязательно навестить Зоама Ват Лура. За последние пять лет Пётр был у него девять раз, и этот станет десятым. Сказать, что пришелец «раскрыл ему свою душу», было бы в корне неверным. Напротив, как они и договорились, тот пытался залезть в душу философа, наследить там, уничтожить всё то, во что Григорьев верил, и насадить этику Несогласных. Почуяв подобный вызов, такой властный человек не мог устоять. Каждый визит, происходящий примерно раз в полугодие, за которое Пётр ещё немного сдавал, а Ват Лур ни капли не менялся, последний готовил ещё одно или несколько мысленных испытаний, которыми планировал сломать русского философа. Тот даже чувствовал некое подобие уважения, с какой силой тот выдерживал заключение и как упорно давил на его психику. Сломаться он не боялся, он видел осень. Но ему хотелось понять: если Григорьев живёт в мире, где осень – морально полагающий фактор, а у Согласия это весна, то что можно сказать про Несогласных или хотя бы про самых мощных из них – З’уул?

На поминках он получил «добро» от Артура и там же пообщался с Сэмюэлом Джулиани, который тоже присутствовал и вызвался лично проводить Петра к пленнику. Что ж, его присутствие не будет лишним.

Так что следующим же утром после сна в уютном гостевом номере прямо в небоскрёбе администрации президента и завтрака, он дождался Джулиани и позволил проводить себя в уже знакомые тюремные апартаменты.

– Ты ещё больше постарел, Пётр Григорьев, – без тени улыбки, но и без капли сочувствия сообщил ему на русском «Захар Иванович», после чего повернулся к Сэмюэлу и уже на английском добавил: – Мистер Джулиани, вас не было здесь довольно-таки долго. Рад видеть, что вы тоже не молодеете, жду не дождусь, когда получу приятную новость о вашей кончине.

– И тебе доброго здоровья. – Джулиани уселся на диван возле библиотечного шкафа, предварительно выудив из него какой-то томик. – Вы можете общаться по-русски, я здесь не как собеседник, просто сопровождаю господина Григорьева, – сказал он и уткнулся лицом в книгу.

– Что ж, Пётр, как продвигается ваша новая с Кумари книга? – спросил Зоам Ват Лур Григорьева, уже не обращая внимания на Сэмюэла.

– К сожалению, гуру Кумари покинул нас, вчера состоялись похороны, – ответил Пётр, почувствовав, как вновь переживает всю грусть и тоску от потери Сунила. Чёрт, а не мог ли пришелец знать о смерти его друга? Может, он задаёт новую тему нарочно? И почему улыбается?

– К вашему сожалению. В этом мы отличаемся, – произнёс тот наконец, откинувшись в кресле. Да, наверняка пришелец откуда-то прознал. И это наводило на странные мысли, нужно будет обсудить с Джулиани после аудиенции.

– Конечно, отличаемся, – кивнул Пётр, – для меня Сунил был другом, а для вас – врагом. С чего вам сожалеть о его смерти?

– О, ты меня неверно понял! – лицо Зоама выражало загадочное ликование. – Дело не в том, что он был моим врагом. Дело в том, что нет никакого смысла в подобном сожалении. В конце концов чего неестественного произошло?

Конечно, дело в отсутствии эмпатии. Нужно не забывать, кто сидит перед тобой, профессор Григорьев.

– Что ж… Я скажу, как я это вижу. А вы меня разубедите, – начал он. – Дело в том, что кончина Кумари произошла по его же воле, он заболел смертельной болезнью, но не стал получать лекарство, которое пока что недоступно большинству. Поэтому, чтобы не становиться глупее, он предпочёл уйти.

На лице Зоама Ват Лура засветилась улыбка. Как мерзко было видеть её в ответ на сообщение о смерти человека, который за всю жизнь никому не причинил зла – Сунил даже не ел мяса и не носил одежду из кожи и шкур. Но нужно терпеть, нужно помнить, Пётр, что сюда ты ходишь для того, чтобы понять, а не для того, чтобы читать проповеди.

– Эгоизм. Гордыня. Глупость, – загибая пальцы сказал Зоам Ват Лур.

– Это очень… однобокая характеристика, – неуверенно сказал Пётр, чувствуя ловушку в словах оппонента. – Вы оцениваете причины поступков по самим поступкам, совершенно не зная человека.

– Разве не тем же самым занимается психология? – вновь улыбнулся Зоам.

– Нет, – увереннее произнёс Григорьев. – Задача психолога – докопаться до сути, а не диагностировать её.

– Хорошо, давайте копать вместе. Во-первых, гуру Кумари не хотел быть беспомощным через много лет, ведь это Альцгеймер, я прав? – сказал пленник и продолжил. – Однако он мог ещё пару лет быть полезным с его точки зрения, толкая людям глупую идею Согласия. Что это как не эгоизм? Далее. Он слишком ценил своё имя, статус, репутацию. Его эго не давало воспользоваться доступным ресурсом, чтобы продолжить быть полезным, а это Гордыня в чистом виде, – он предпочёл умереть,