достойным, но редким примером в нашем мире. Было бы наивным ожидать от всех такого же самовоспитания и саморазвития, ведь во все времена оно было свойственно лишь единицам, которые, хоть и толкали вперёд гуманистическую идею, но всё же оставались лишь нравственным авангардом Цивилизации, не способным в одиночку вытащить общество на новый уровень. Естественным и правильным путём развития социума в Сверхцивилизацию будет симбиоз оного и личности, в котором социум питается идеями индивида, а индивид наполняется культурой и моралью общества. Согласие общества и человека, принятие этого симбиоза является величайшим над-общественным договором, который может создать наш разум…» – строки давно умершего Лиара Хош Мисса из канувшей в Лету расы Тиенн цепляли его ум, поражая схожестью понимания природы бытия и рождая в голове целый рой новых мыслей и идей.

Он сидел в кают-компании, которую кроме как гостиной называть не хотел, и читал, впитывал, жадно глотал, ощущая красоту мироздания каждой клеткой тела. Согласие не было межрасовым союзом. Не было торговой или военной организацией. Не являло собой экономического или политического уклада. Это «над-общественный» договор, новый термин, позволяющий иначе взглянуть на самую суть общества и того, для чего оно вообще когда-либо существовало. Это поражало и озаряло сознание ярким светом Истины.

– Пётр, доброго дня! – услышал он голос Уайта и обернулся.

Артур пришёл к нему с незнакомым мужчиной, голубоглазым брюнетом с располагающей улыбкой.

– Агент Кевин Грин, Нацбезопасность США, – представился тот, – только что прилетел и приступаю к расследованию и охране на месте. Приятно познакомиться, господин Григорьев!

Пётр растерянно поздоровался движением головы. Странно, конечно, что КАС так часто менял сотрудников, это не вписывалось в его понимание ведения дела, но, возможно, в подобном подходе был какой-то тайный смысл.

– Господин Григорьев, я бы хотел расспросить вас о том, в каких отношениях вы находитесь или находились с другими учёными миссии, – усевшись в кресло, спросил Грин на русском. Надо же! Вроде американец, а акцента нет. Удивительно. Профессор Уайт, сопровождавший агента, с любопытством пытался вслушаться в русскую речь, стоя возле стола.

– У вас отличное произношение, агент Грин, – также на русском ответил Пётр, с сожалением отвлекаясь от книги и делая глоток давно остывшего чая из старой чашки, которая вместе с его тогда ещё совсем юной мамой пережила блокаду Ленинграда. Потрескавшаяся эмаль, почерневшая от ежедневного применения, не помешала взять её на Марс. Это была чашка только для чая и только для чёрного. Кофе Григорьев мог пить из любой посуды, но для чая берёг именно её, понимая, однако, что стоит ему из заботы убрать чашку в сервант, как она умрёт, перестанет быть тем, чем является. И он так же, как и эта чашка, оставался философом лишь дотоле, доколе применял себя по назначению.

– У меня были хорошие учителя, Пётр, – продолжал улыбаться Грин, после чего добавил на английском, уже для Артура. – Профессор Уайт, вы простите, что я говорю на русском. Мне показалось, что Петру будет проще изъясняться на родном языке, а для меня это не составляет труда.

– Нет никаких проблем, агент, вы можете изъясняться, как вам угодно. Уверен, Петру так приятнее, а я просто подожду вас, если позволите, – Кевин Грин кивнул в ответ на слова Артура, отправившегося на кухоньку, видимо, за кофе.

– Что ж, агент Грин, – начал беседу по заданной теме Пётр, – вы спросили меня про мои отношения с другими людьми. Я не заметил, чтобы у меня был хоть один недоброжелатель. Но я слишком отстранён от мирской суеты и мог просто не заметить каких-то сигналов.

– Понимаю вас, понимаю, – кивнул его собеседник, закинув ногу на ногу. – А вам не поступало каких-то угроз? Может, кому-то не нравились ваши идеи?

– Про отсутствие угроз я уже сообщал вашей коллеге Джоанне Коллинс, с тех пор ничего не изменилось. Я обещал немедленно рассказать, если будут изменения. А про мои идеи могу сказать только одно: плох тот философ, чья философия всем нравится – значит, он идёт на поводу у толпы. Философ должен раздражать.

Лицо агента вытянулось, и он удивлённо покачал головой.

– Не думал об этом в таком ключе, господин Григорьев. Но я далёкий от философии человек, пожалуй. По мне, то, что раздражает, – не станет популярным, а как тогда идея сможет покорить мир?

– Яркий свет слепит, человек закрывает глаза, отворачивается. Но яркий свет освещает всё вокруг, и без него вы не узрите ничего вообще. Не смотрите на свет, смотрите на то, что видите, благодаря ему.

– Браво, Пётр! – восхищённо сказал Грин, зааплодировав. – Но что же освещает ваш свет? Что находится вокруг вас? Смерть, хаос, жадность, страдания. Не боитесь ли вы, что он не сделает мир правильнее, просто даст человеку возможность видеть больше и лучше, позволив страдать, хотя он мог бы жить в счастливом неведении?

Слова гостя застали Петра врасплох. Нечасто встречался кто-то достойный для философского поединка. И тем более странно было услышать подобное от службиста. Пётр не любил людей этой профессии, мирясь с их присутствием, но не видя в них собеседников, как ты не ждёшь мудрости от собаки, охраняющей дом.

– Туше, мистер Грин, – улыбнулся он. – Но должен сказать, что человек, изначально будучи существом нравственным, становится лучше через созерцание страдания. Сострадание рождается лишь тогда, когда кто-то испытывает необходимость его испытать. Через сие осознание несовершенства мира и протекает стремление его изменить.

– А если человек не столь нравственен? Вы не думали, что он может воспринять это как знак того, что ничего изменить нельзя, что нужно жить и выживать в несовершенном мире, оставив проблемы других им самим, ставя пред собою более эгоистические цели и становясь циничным, живя в реальности, не пытаясь её изменить?

– Но… – Пётр даже растерялся. Надо же, какой подкованный агент! – Если считать людей лишёнными морального компаса, ориентира, к чему тогда стремиться? Как жить и творить?

Агент Грин рассмеялся, глядя на него и на Артура, вернувшегося с кухни с кружкой кофе.

– А почему человек обязан стремиться к чему-то большему в этическом плане? Он может хотеть растить детей, получать удовольствия, улучшать благосостояние семьи. Чем не достойная цель?

– Я подумаю над вашими словами, мистер Грин, – Пётр и правда собирался выполнить обещание, – думаю, нам с вами многое можно обсудить. Вы, конечно же, ещё не читали труд Лиара Хош Мисса?

– Это кто? – заинтересованно спросил Грин.

– Философ, автор концепции Согласия, живший более миллиона лет назад. Я могу дать вам книгу, когда сам дочитаю. Возможно, прочтя её, вы по-другому взглянете на мир.

– Возможно, спасибо. Если ещё буду здесь, воспользуюсь вашей щедростью. Что ж, – он хлопнул по коленям и встал, продолжив на английском. – Всё