Я подошла к дивану и рухнула на плюшевые подушки.

– В деревне все по-другому, – заговорил он тихо и невнятно, и что-то заставило меня поднять глаза, заставило дважды подумать, прежде чем прибегнуть к колкому юмору, что я всегда делала, когда эмоции были слишком близки к поверхности. – Нет ощущения, что все наблюдают за тобой в ожидании ошибки. И, похоже, никого не волнует родословная или то, каким в итоге окажется мое истинное происхождение. – Он вздохнул и вышел на балкон.

Я наблюдала за ним, прослеживая глазами линию плеч: они опустились от облегчения, когда он, судя по всему, сбросил гору всего, что его беспокоило.

– Когда я в твоей деревне, когда мы тренируемся, когда я с тобой – у меня такое ощущение, что единственное, по чему обо мне судят, это мое умение владения мечом.

– Так и есть, – просто ответила я. – Это единственное, что имеет значение.

Он посмотрел на меня. Его темные волосы выделялись на фоне темно-оранжевого неба, а глаза казались печальными.

– Маз? – Я села на кровати. – Что не так?

– Все так, как я и сказал. Тебе все равно, какой была моя семья, мне не нужно преодолевать в себе что-то, что я никогда не смогу изменить. С тобой я чувствую, что могу быть самим собой.

Что-то в моем сердце дрогнуло при звуке его голоса.

– Почему ты с такой грустью об этом говоришь?

Он сдавленно рассмеялся:

– Потому что я только что осознал, что свободнее всего я чувствую себя в вашей деревне. Все остальное время я здесь и в основном заперт в этой клетке. – Он обвел рукой чересчур богато украшенные покои.

– Но она хотя бы золотая, это уж точно.

– Это да.

Я взяла пригоршню фисташек из стоявшей неподалеку вазы и отправила их в рот, не зная, что ответить. Чем была наша дружба теперь, когда мы поцеловались, признались в своих чувствах, обнимали друг друга в темноте? Он чувствовал себя свободным со мной, но что ощущала рядом с ним я? То же ли самое, что и во время спарринга с кем-то другим? Нет. Я знала это наверняка. Когда мы двигались с ним на открытом песке, словно в танце, а наши мечи сверкали на солнце, это было похоже на молнию, пронзившую темную пустыню. Когда наши клинки пересекались, это был вздох облегчения.

Казалось, он подходил мне. От осознания этого я подавилась фисташкой и закашлялась в подушку дивана. Маз в тревоге подошел ко мне и начал стучать по спине:

– Дани? Ты в порядке?

– Я в порядке, – выдавила я, подкрепляя слова жестом. Я села и, когда он предложил мне холодного чая с каркаде, с жадностью выпила его.

Ты никогда не была трусихой, Дания. Но прямо сейчас я чувствовала себя именно трусихой. Маз дал мне что-то настоящее, а я просто ела орешки.

Я подняла голову, и у меня перехватило дыхание от того, каким близким он внезапно показался. Он наклонился надо мной, его глаза затуманились. По моей шее пробежал жар, но я не отвела взгляда. Ты никогда не была трусихой.

– Я, кстати, чувствую то же самое, – выпалила я, и слова застряли у меня в горле.

– Что? Ты тоже чувствуешь себя, как в золотой клетке? – Он слегка рассмеялся, не глядя мне в глаза, и я поняла, что он делает.

Дает мне путь к отступлению. Мы не говорили о наших чувствах с той ночи несколько недель назад, и теперь она казалась сном. Но Маз был со мной рядом долгие годы, и, когда он уходил, я тосковала по нему. Когда я слышала стук копыт его жеребца по нашей деревенской тропинке, мое сердце ликовало. Сегодня его признание не будет единственным.

– С тобой я чувствую, что могу быть собой, – тихо сказала я. – Я чувствую себя свободной.

Он издал краткий вздох, и тот эхом отозвался в тишине, повисшей между нами. А потом, поскольку я хотела доказать, что голос в моей голове ошибался, поскольку я хотела преодолеть тот мучительный страх, который заставлял меня сомневаться, говорил мне остановиться, говорил мне делать что угодно, кроме того, что я собиралась сделать, я наклонилась вперед и прижалась губами к его губам во второй раз.

Между моим прикосновением и его ответом прошло несколько секунд, и в этот момент весь страх, который я хранила в своем сердце, поглотил меня. Что, если он пожалеет о том, что мы сделали? Что, если в холодном свете дня он больше не будет заинтересован? Но вот он поцеловал меня в ответ. У меня в груди взлетел ястреб, сила его крыльев пронзила мою кожу и заставила все мое тело воспарить.

Мазин обхватил мой подбородок ладонями, я почувствовала на лице его огрубевшие мозоли и наклонилась ближе, пожирая его еще более жадно, пока мы не поглотили друг друга окончательно. Я откинулась на спинку дивана, и он опустился вместе со мной, опираясь на локти. Я расстегнула золотые пуговицы на его шервани и стянула куртку с его широких плеч. Затем он сбросил тунику.

Я и раньше видела его без рубашки, особенно после тренировок, когда он смывал с себя грязь в бассейне с водой, который стоял рядом с полем. Я всегда отводила взгляд, не желая, чтобы меня застукали за откровенным разглядыванием, не желая, чтобы кто-нибудь заметил, как вспыхнули мои щеки. Но сейчас у меня не было причин не пялиться.

– Ты заставляешь меня нервничать. Ты так выглядишь перед тем, как пырнуть меня ножом. – Маз негромко рассмеялся.

– Ты же знаешь, я не люблю делать что-то наполовину.

– Да. Смущает, что такое внимание направлено на меня.

Я резко вдохнула.

– Это плохо? – нерешительно спросила я.

– Ни в коем случае. – Он произнес это с такой горячностью, что у меня перехватило дыхание.

– Я… – Я не знала, как начать этот разговор, но мне нужно было кое-что ему сказать, поэтому я облизнула губы и начала снова. – Иногда у меня бывают сильные спазмы, – выпалила я. – Каждый месяц.

Маз уставился на меня.

– И сейчас тоже? – спросил он, и из-за резкой смены темы в его голосе послышалось замешательство.

– Нет, сейчас нет… – Я покачала головой и глубоко вздохнула. – Я плохо объясняю. Тетушка Афра дала мне рецепт чая пакаль, чтобы облегчить их. Я пью его регулярно. – Я проглотила комок в горле. – Он… обычно используется для предотвращения беременности.

– А… – Его шею залил румянец, когда он понял, что я имею в виду.

– Да. А теперь извини, я пойду спрыгну с твоего балкона.

Маз рассмеялся и, когда