Я лежал на широкой, добротной кровати в своей комнате в «Серебряном Фениксе». Это была не самая роскошная таверна города, но и не притон для подозрительных личностей. Достойное место для инквизитора с положением или купца средней руки.

Комната была просторной, чистой, с каменными стенами, побеленными известью. Дубовый стол у окна, крепкий стул, умывальник с фарфоровой чашей и кувшином с чистой водой, даже небольшой коврик у кровати. Никаких излишеств, но все необходимое – качественно и с достоинством. Как и подобало человеку моего статуса.

Вчерашняя слабость, тот всепоглощающий жар и туман в голове отступили, словно кошмар. Осталась лишь глубокая, тупая ломота в спине, где под чистой повязкой ныли четыре борозды от когтей чудовища. Напоминание. Неприятное, но не изнуряющее.

Но внутри… внутри бушевал хаос, куда более страшный, чем любая физическая боль. Память накатила не потоком, а серией острых, обжигающих картинок. Река. Холодная вода, смывающая грязь, кровь и запах битвы. И… Тея.

Ее глаза, огромные, цвета молодой листвы, растерянные, смущенные, остекленевшие от ужаса, когда она разглядела мою спину. Ее голос, обычно острый и насмешливый, ставший испуганным: «Ты отравлен! Смертельно!».

Руки травницы, удивительно сильные, буквально втащившие меня по тропинке к ее дому. Горячая тряпка на спине, всепожирающий жар, пляшущие искры перед глазами. И ее лицо в отсветах очага – осунувшееся, с синевой под огромными глазами, но непоколебимо сосредоточенное. Ее пальцы…

Нет! Я резко сел, игнорируя протест мышц.

Не сейчас. Не о ней.

Но образы цеплялись, как репейник к шерсти. Ее борьба, чтобы влить в меня ту адскую смесь, от которой меня воротило даже в полубреду. Смутное, призрачное воспоминание… прикосновения? Поцелуя? Или бред, спутавший ее с тенью Эвелин?

Стыд, острый и неуместный, смешался с тяжелой тревожностью.

Я поцеловал Тею?

Нет. Не может быть.

Наверное, это был мираж. Галлюцинация отравленного сознания. Или призрак Эвелин, всплывший в минуту слабости.

Имя бывшей, как всегда, обожгло. Старая, глупая рана.

Нет, Тея на нее не была похожа. Тея была другой. Колючей. Дерзкой. Невыносимой.

И почему же ее лицо встает перед глазами с такой навязчивой ясностью? Почему мысль о руках травницы, уверенно менявших компрессы, вызывает не раздражение, а это дурацкое смущение?

Я умылся ледяной водой, стряхивая остатки тяжкого сна и навязчивых видений. В зеркале над умывальником – лицо все еще бледное, с синевой под глазами и темной щетиной, но взгляд… взгляд был ясным, острым, живым.

***

Замок Жандармерии, обычно мрачный и давящий, сегодня встретил меня контрастом. Солнечные лучи били в высокие узкие окна, выхватывая из полумрака коридоров пыльные столбы света, играя на старых каменных плитах. В приемной Верент стоял, как всегда, неподвижно. Его каменное лицо повернулось ко мне, взгляд оценивающий.

– Блэкторн, – кивнул он скупо. – Брандт ждет. В кабинете. Срочно.

«Срочно». Слово упало, как камень в колодец, несмотря на солнечные блики на стене.

Я кивнул, прошел мимо. В спину мне был брошен внимательный взгляд.

Брандт стоял у окна в своем кабинете, спиной ко входу. Он обернулся, когда я вошел. Лицо было серым, усталым. В глазах – горечь и пустота, не гармонировавшие с солнечным лучом, упавшим на стол командора.

– Жив, – констатировал он без предисловий, голос хриплый. – Крепкий ты парень. Но выглядишь… не важно. Горман на ногах. Хромает, но кость цела. – Мужчина сделал паузу, которая повисла в солнечном зале густым, леденящим облаком. – Келлен не выкарабкался. Умер прошлой ночью.

Нет. Какая чепуха. О чем он говорит?

Но он же был жив! Он шел сам. Ранение было не таким уж серьезным, не было смертельным! Я видел.

– Да что Вы говорите? – слово вырвалось резко, громче, чем хотелось. – Парень был в порядке. По крайней мере пока я был рядом. Ну, да, немного ранен. Как умер? Его рана в грудь была не более, чем глубокой царапиной! Он был в сознании. Что с телом сделали? В лазарете?

Брандт медленно покачал головой. Взгляд его скользнул мимо меня, остановив свой взгляд на квадрате света на полу.

– В часовне. Готовят к погребению.

– Как умер? Почему? – спросил я, и голос мой был чужим, плоским. – От раны? Но это невозможно. Я видел…

– Не от раны, – Брандт тяжело вздохнул. – От яда. Таргарского паука. Яд попал прямо в кровь. Местный лекарь, Годрик, – Брандт махнул рукой с выражением глубочайшего презрения, – развел руками. Он не знает, как яд этой твари мог попасть в рану, ведь в Эдернии такой паук не водится, но все признаки указывают на то, что Келлена сгубил именно этот паук. Это смертельно. Годрик говорит, медицина бессильна. Смерть в течение суток неминуема. Так Келлен и умер. Похороны сегодня. Часовня. Иди… проводи.

Кивнул. Автоматически.

Яд. Таргарский паук. Слова Теи вспыхнули в сознании ярко и жутко: «Ты отравлен. Смертельно.» И она знала противоядие. А Келлен попал к этому Годрику. К старому, бестолковому коновалу, который лишь констатировал неизбежное.

Ярость. Холодная, слепая ярость поднялась во мне, как черная вода. Я вскочил, не чувствуя боли в спине.

– Где этот Годрик? – рыкнул.

Брандт лишь кивнул в сторону лазарета. Его взгляд говорил: «Не трать силы. Все бесполезно». Но я уже шел.

Шел, сжимая рукоять меча, представляя лицо этого лекаря, который не смог спасти моего человека. Я выжил. Почему Келлен – нет? Келлен умер, потому что я его выбрал для этой миссии. Это было уже второе задание за те сутки для их команды. Я мог взять этих недоинквизиторов Роланда, Гарольда. Сейчас бы сам валялся без головы, а эти двое не усели бы убежать. Уж, больно лапы были хороши у той твари. Противно стало от одной мысли – умереть с ними бок о бок. Все в этой профессии устроено по-дурному. Нормальный человек непременно гибнет, мелкая ленивая зараза – носом хлюпает. По коридору проходил мимо Гарольда – казалось, он мать потерял, вся рожа красная, навзрыд рыдает. Наверное, его первая потеря. Эти парни для меня не должны что-то значить. Я вообще из другого города. Отчего же в душе, будто кошки насрали. Это не мой был просчет.

Лазарет располагался в полуподвальном